Немка

После спектакля, как всегда, раздвигались скамьи к двум стенам нашего зала и начинался танцевальный вечер. Розе хотелось остаться, и я, в общем-то, не рвалась домой. В моих больших старых, но свежеподшитых валенках танцевала я, как и многие другие, весь вечер, и больше всего — с Павлом. Каждый раз, как он меня приглашал, мне на память приходило, что я немка, которая может испортить его жизнь. Возможно, мне надо было бы его избегать и не приходить больше ни на какие мероприятия. А почему? Я и раньше не была намерена сблизиться с ним, хотя всегда радовалась его вниманию ко мне… Если бы я только не начала этот «дневник». Во всем я виновата, слишком много воображала… и не могла выбросить его из головы… Мне было хорошо о нём думать. Подобные мысли тревожили меня теперь постоянно. И я винила только себя. Вспомнился один из танцевальных вечеров, когда зал был переполнен, образовалась невероятная толкотня, нас толкали со всех сторон, и Павел притянул меня близко к себе, так что я почувствовала его губы на моём виске, а я его даже не попыталась оттолкнуть, наоборот, мне хотелось бы, чтобы это повторилось. Теперь же всему этому конец! Не допускать никакой слабости! Я поклялась… Клялась честью… И своё слово надо держать во что бы то ни стало — этому учил меня мой отец. Итак, никаких мыслей о нем не допускать и всегда помнить, что я немка.

Весенние каникулы начались, как обычно, 25 марта, когда снег уже заметно таял на солнце, в то время как ночью держались довольно крепкие морозы, от которых талая вода к утру замерзала. Рано утром в воскресенье мы пошли домой в Степной Кучук. Теперь нас было только трое. Нюре пришлось школу бросить — она была беременна. Остались мы втроем: Роза, Вера и я.

Интенсивное таяние снега привело нашу речку к половодью, дороги развезло, и я все каникулы провела дома. Даже Элла 2–3 дня не ходила на работу. Здесь, дома, я особенно прочувствовала, до какой степени постигла нас бедность. Недостаток во всём. На три спальных одеяла оставался один заплатанный пододеяльник, который стирался, так же как наволочки, всего 3–4 раза в год. Оставшиеся полотенца для рук и посуды выглядели неприятно-серыми. Один угол комнаты из-за недостатка тепла в помещении был зимой сверху донизу покрыт инеем. Спальные полати, стоявшие в этом углу, мы отодвинули, чтобы ночью не касаться снега. Обычно спала здесь мама или бабушка Лиза, или они обе. Теперь полати были еще отодвинуты, и я спала здесь, а они в передней за печкой. Солома на полу уже не менялась, утоптанная до предела, она уже не защищала от холода и от грязи. Все взрослые ели нашу скудную пищу из одной миски. Нищета, да и только. Всё, что можно было, уже променяли на продукты питания, остались только некоторые вещи в сундуке, которые Элла хотела сохранить для своих дочерей. Мое постельное белье в Родино было еще сносным. Пока я жила у моей тёти, стирала его Анна, а я помогала ей после школы полоскать и развешивать. Теперь же, у Федосьи Лаботко, я его ни разу еще не стирала. Мне не хватало моей тётушки. После случая с «дневником» я больше не хотела здесь жить и мечтала о перемене жительства после летних каникул, хотя я не имела никаких претензий к ней, к тому же, я жила у неё бесплатно.

Каникулы проходили, и в селе почти не осталось снега. На холме, казавшемся совсем сухим, мальчишки-подростки играли в лапту. Они сняли зимние куртки и закатали рукава, как взрослые, некоторые сняли даже обувь. Мячи тогда были самодельные, их обычно скатывали из вычесанной конской или коровьей шерсти. Громкий разговор и весёлый смех ребят подбадривали нас. Элла и я стояли во дворе и размышляли, можно ли мне завтра, в воскресенье, идти в Родино. Встретиться с Розой было рискованно, значит, мне одной надо собраться в дорогу. Была еще одна немаловажная проблема — пора валенок прошла, а у меня не было ни кожаных, ни резиновых сапог, на мои полуботинки галоши не подходили, а без галош идти по грунтовой дороге в распутицу весьма и весьма рискованно. И опять пришла мне на помощь бабушка Лиза. Она дала мне свои резиновые ботики. Их тоже можно было надеть на легкую обувь, но они были высокими, как ботинки (чуть выше косточки), с бархатным отворотом и застежкой-пряжкой. Они тоже не подошли к моим полуботинкам, зато я могла их надеть на три пары вязаных шерстяных носков (одну пару чулок и две носков). Когда я на следующее утро после завтрака готовилась в дорогу, мама моя вдруг отвернулась и пошла в угол за печкой. Я заметила, что она подняла к глазам фартук.

«Мама», — позвала я и пошла за ней. Она резко повернулась и заплакала, всхлипывая. Она не хотела, чтобы я шла, и дрожала всем своим слабым телом. Что же мне делать? Остаться? Элла встала и с присущей ей решительностью сказала: «Я пойду с тобой, Лида, провожу до ярка. Если вода еще стоит в нём и дорога непроходима, мы обе вернёмся». И мы пришли к ярку.