Немка

Подробно я объяснила, что у нас произошло, ответила на все его вопросы, даже на те, которые не имели никакого отношения к делу, например, как зовут моих племянниц-близняшек (Изольда и Антонина). О моём отце — ни слова, а мне так хотелось рассказать о нём. Потом он встал и медленно подошёл ко мне. От страха я внутренне вся сжалась. Он положил свою руку мне на голову, провёл по моим волосам и сказал, чтобы я ни в коем случае не бросала школу, и что нашу корову нам вернут. Обязательно. Он вернулся на своё место, я встала. «Спасибо. До свидания». Про себя подумала: нет, не хочу больше видеться. «До свидания», — ответил он сухо.

Секретарша помогала мне надеть пальто (собственно, полупальто, иногда я называла его куртеция) и спросила, улыбаясь: «Все нормально?» Я кивнула. И опять: «Спасибо. До свидания».

Облегчения я никакого не почувствовала, скорее подавленность. Настроение было просто скверное.

Когда на следующий день я одна шла домой в Кучук, я пыталась восстановить в памяти встречу с этим высоким должностным лицом и дать соответствующую оценку всему. Почему я должна была пойти к этому человеку? Почему у нас забрали корову? Почему забрали моего отца, и мы не получили никакого известия о нем? Почему всегда и так много говорят о справедливости, о которой речи быть не может и которой вовсе нет!

Получим ли мы нашу корову, как обещал прокурор? Может, это только обещание? Почему он погладил меня по голове? Он, который лишил меня отца! Выражал ли он этим сострадание ко мне? К нашей семье? К нам — немцам России? Неразбериха в голове, хаос. И почему я не сразу в понедельник пошла к прокурору? Может, сейчас бы наша корова была бы уже дома. И почему только я такая трусиха?

Элла не спросила, когда я была у него, главное — была, и разговор с ним даёт повод не терять надежду, что всё может измениться к лучшему. Со слезами Элла говорила, что она слышала о нашей корове от одной из колхозных доярок. Лена наша хорошая корова, и теленок её — прекрасный бычок.

Прошло еще две недели, и нам вернули корову. Телёнок остался в колхозе. Кондрик распорядился, чтобы нам привезли сани, высоко нагруженные сеном и соломой. Радость была безмерна. Как мне рассказывали, все обнимали, гладили, похлопывали нашу Лену. И я в свой первый приход наговаривала ей ласковые слова и настояла, чтобы моя мама научила меня доить корову.

А вот как мы прожили эти несколько недель без коровы, без поддержки колхоза — ничего не осталось в памяти. Видимо, напряженное ожидание было сильнее острого голода, а может, все-таки наш председатель давал нам какой-то паёк? Не знаю. А потом радость хорошего исхода вытеснила всё плохое… Но несчастье редко приходит в одиночку. Корова нашей сестры Марии пострадала от несчастного случая, причем смертельно. Домик, в котором жила Мария с семьей, был двойной, т. е. для двух семей. Так как во второй половине никто не проживал, Мария приспособила её как пригон для коровы, что ей во многом облегчило уход за ней. Домик был старый и, возможно, балки перекрытия уже подгнили и не выдержали тяжести толстого слоя свежевыпавшего снега. Крыша рухнула на бедняжку-корову. По заключению сельского ветеринара корову пришлось зарезать. Зима подходила к концу, и Марии удалось заморозить только самую малость мяса. Его частично засолили, частично обменяли на зерно или муку. Много пропустили через мясорубку и нажарили котлеты-биточки.

С одной стороны, случилось большое несчастье, а с другой, не то что всей семье — всей родне представилась возможность поесть мяса, которого мы с 1941 года не видели. Я вспоминаю, как я принималась за эти биточки в свой очередной приход, да еще получила несколько штук с собой в Родино.

Однако Марии мяса надолго не хватило. И не стало у неё ни мяса, ни молока. Само собой разумеется, что наша мама снабжала своих внуков молоком. Младшему было тогда 4 года.

Моя тётушка Анна оставила всё-таки мужа Петра и вернулась в Степной Кучук. Меня она определила у своей бывшей соседки Лаботко, которая жила одна.

В один из выходных дней, когда я уходила в Кучук, уехала Нона с семьей. Теперь я жила опять по соседству с Розой.