Немного ненависти

Рикке подергала свою рубашку. Она липла под мышками из-за жары, неизбежной, когда такое количество людей лгут друг другу.

– Я и сапоги новые надела. Даже волосы расчесала, – продолжала Рикке, нервно крутя выбившуюся из-за уха прядь волос. – Но я несколько недель ночевала в лесу, и после этого их никак не удается уложить как надо. А как ты делаешь, что они выглядят… вот так?

Женщина наклонилась к ней.

– Это парик.

– Серьезно? – Рикке уставилась на ее сияющие локоны, заплетенные в косы, и закрученные в кольца, и зачесанные наверх, так что получилось нечто наподобие корзинки из золотых нитей. – А похоже на волосы, только… будто бы больше, чем волосы.

– Это и есть волосы. Просто не мои.

– А твои что, не растут?

– Я их остригла.

– В смысле, твои горничные остригли?

– Ну… да. Здесь большинство женщин в париках, сейчас такая мода.

Она произнесла это слово – «мода» – так, словно оно могло служить объяснением для любого безумия.

– И все это знают?

– Абсолютно все.

– Тогда почему мы шепчемся? – прошептала Рикке.

– Э-э… потому что, хотя все это знают, никто не хочет этого признавать.

– То есть вы бреете себе головы, чтобы носить шапку, сделанную из чьих-то чужих волос, а потом лжете друг другу, что они ваши собственные? – Рикке надула щеки. – Вот, черт возьми, у людей заботы, не то что у меня!

– Не всем хватает смелости быть честными.

– Не всем хватает ума убедительно лгать.

Женщина поглядела на Рикке, прищурившись.

– Я сомневаюсь, что тебе недостает ума.

Рикке, прищурившись, поглядела на женщину.

– А я сомневаюсь, что тебе недостает смелости.

Она слегка вздрогнула, словно эти слова коснулись больного места, и переменила тему.

– Твои ожерелья мне тоже очень нравятся.

Рикке, уткувшись подбородком в грудь, посмотрела вниз, на массу оберегов, накопившихся у нее за долгие годы. Некоторые из них были гуркскими, некоторые с Севера, пара шаманских зубов, и еще всякое по мелочи. Прежде она думала, что удачи никогда не бывает мало. Сейчас все это казалось грудой старого барахла. Она зацепила большим пальцем изгрызенный штифт и подняла наверх:

– Вот это для того, чтобы совать в зубы, когда у меня случается припадок. Поэтому следы зубов.

Женщина подняла брови:

– Красиво и практично!

– А это руны. Их вырезала моя подруга Изерн-и-Фейл. Вроде бы они должны защищать от опасностей. Хотя у меня был такой год, что я сомневаюсь, что они работают.

– Ну, в любом случае, они очень симпатичные. Я никогда не видела ничего подобного.

Кажется, женщина говорила вполне искренне – и она была по-своему добра к ней.

– На, бери. – Рикке стащила с себя руны и, осторожно пронеся мимо парика, надела ей на шею. – Может, для тебя они будут работать лучше.

_{* * *}

– Спасибо, – сказала Савин.

В кои-то веки она говорила вполне искренне. Это был такой простой, открытый жест, что она почувствовала себя обезоруженной. Савин вряд ли могла бы вспомнить, когда в последний раз кто-либо ей что-то давал, не ожидая возместить себе стоимость вдвойне.

– Я могу достать себе еще, – сказала северянка, отмахиваясь. – На тебе они смотрятся гораздо лучше. У тебя подходящие плечи.

– От фехтования.

– В смысле, ты умеешь драться мечом?

– Это хорошее упражнение. Помогает выработать сосредоточенность… – Она внезапно осеклась, вспомнив, как ее меч проткнул ребра того человека в Вальбеке, в сточной канаве. Звуки, которые он издавал, пока она пыталась вытащить из него засевший клинок. Ей пришлось встряхнуться, чтобы отделаться от мерзкого озноба. – Впрочем… возможно, играть с мечами все же плохая идея.

– Пожалуй, я лучше попробую топор. Топоры всегда популярны там, откуда я родом.

– Да, я слышала. – Они улыбнулись друг другу.

Савин говорила себе, что ей по душе бесхитростные манеры этой девочки, но правда, как обычно, была менее сентиментальной: она просто не решалась заговорить с кем-либо более значительным. Не доверяла себе. Каждый раз, когда кто-нибудь выражал свои неискренние соболезнования по поводу перенесенных ею испытаний или неубедительное облегчение относительно ее благополучного возвращения, ей хотелось сшибить его с ног и воткнуть свой каблук в его глазницу. Она целыми днями нюхала жемчужную пыль. Щепотку на восходе солнца, просто чтобы отогнать ночные кошмары. Потом за завтраком – чтобы держаться на плаву в течение дня. Иногда еще парочку перед обедом. Вот только вместо того, чтобы держать ее в фокусе, как это бывало раньше, пыль делала ее дерганой, необузданной и непривычно безрассудной.

– Вот, возьми.

Она расстегнула застежку своего ожерелья. Красное сулджукское золото и великолепные темные изумруды из Тхонда, восхитительно обработанные ее мастером в Осприи за цену, от которой поднялись брови даже у нее самой. Она надела его девушке на шею и застегнула.

– Поменяемся.

Девушка уставилась на подарок, угнездившийся среди этой груды бусин, оберегов и талисманов, и ее большие глаза округлились еще больше.

– Я не могу это взять!

– Я могу добыть себе еще, – сказала Савин, отмахиваясь. – На тебе оно смотрится гораздо лучше. У тебя подходящая грудь.