Немного ночи (сборник)

Розово-закатное землисто-черное картофельное поле, с бесконечными рядами шершавых кустов темно-зеленой ботвы. Мягкие перекаты холмов до горизонта. Белые перистые облака. Синее небо. Белый конь.

Я до сих пор не могу понять, что произошло в том поле. Как будто мне что-то было сказано, и я не смог разобрать слов.

Конь был привязан к могильной ограде. Это было в том месте «Объекта 1200», где с одного, крутого склона оврага мрачной стеной шли на закат дюжие сосны. А по другому, пологому склону – убегало от сосновой пехоты перепуганное поле, разлетаясь картофельными грядами.

Мы с Машкой вышли из сосновой тени и остановились. Прямо из картошки, на холме, торчала в небо серая прямоугольная стела. Ее окружала широкая ажурная решетка из гнутых арматурин. И к решетке был привязан конь. Еще у самой стелы виднелась лохматая человеческая голова, будто человек сидел, привалившись спиной к камню. Конь встряхивал длинной гривой и переступал с ноги на ногу. А закатное солнце светило поверх коня и картошки.

Мы первый раз были в этом месте «объекта».

– Красиво, – сказал я Машке, – Я и не знал, что так близко от города есть такие красивые места.

– Да, – сказала Машка, – Смотри, какой конь.

Мы часто гуляли по полям и лесопосадкам «объекта». Останавливались под развесистым узловатым карагачем или молодым кедром, лежали в обнимку прямо на траве. Иногда пытались взобраться на дерево. Бродили по извилистым дорожным проплешинам. Здесь было почему-то много дорог, свежих, с лужами в черных выбоинах, и полузаросших, мягких от мышиного горошка и дикой клубники. Мы гуляли до темна, чтобы увидеть, как восходит огромная оранжевая луна, похожая на гигантский грейпфрут. Из города луна виделась маленькой и бледной. А здесь я ее однажды принял за ярко освещенное здание на горизонте, а потом – за воздушный шар.

А в тот раз я спросил Машку:

– Что это за могила? С оградой… И кто там сидит?

– Пойдем, посмотрим, – Машка подтолкнула меня вперед.

Мы осторожно спустились в овраг, перешагнули через тихо звенящий ручей, и поднялись по отлогому склону.

Внутри могильной ограды все было вытоптано до голой земли конскими копытами. Конь блестел розовым глазом, дергал пепельно-белой головой, и ограда шаталась от натяжения уздечки. Слышно было, как он дышит, с хрипом и протяжно. Основанием стелы служила квадратная плита сероватого мрамора. На плите, спиной к стеле, сидел щуплый лохматый старик и читал книжку, держа ее на коленях. Его седая голова наклонилась так, что не видно было лица.

– Здравствуйте, – сказал я.

Старик поднял на меня взгляд, но взгляда у него не было. На измятом щетинистом лице поблескивали за воспаленными веками два глянцевых бельма. «Как же он книжку читает?», – подумал я. А вслух спросил:

– Чья это могила?

Старик встал. Он был ростом мне по грудь. Он подошел ко мне на несколько шагов. И в то же время появился в воздухе странный свистящий и скрежещущий звук, будто кто-то быстро царапал гвоздем лист железа. Я не сразу понял, что это говорит старик. И не сразу сумел уловить в хрипе слова. Он произносил их, не шевеля губами, лишь чуть-чуть раскрыв рот, вкладывая в каждое слово свистящий выдох. Мне стало страшно, а потом я услышал:

– Генерал. Японский генерал. Здесь похоронен японский генерал.

– А как его звали?

Я отвел взгляд вверх и немного в сторону, чтобы не смотреть на старика. Солнце уже почти село. Оно перестало быть розовым и стало воспаленно-красным. Далекие облака чернели поперек распухшего диска.

– Я не знаю, – выхрипел старик, – Я читаю книгу. Вот.

Я взглянул на него. Он протягивал перед собой книжку. Ее обложка была закатно-красной, с черным облаками поперек воспаленного солнечного диска. Такими же черными, будто составленными из облаков буквами, было выведено название. Я не смог его разобрать, потому что меня поразило сходство того, что я видел на горизонте, и того, что было на обложке. Красное закатное солнце повторялось передо мной дважды, в тускнеющем небе и в бумажном прямоугольнике. Только на небе не было надписи.

– Как называется? – спросил я.

А старик молча шагнул вперед и протянул мне книгу.

«День Иисуса», – прочитал я.

И подумал: «Какая-нибудь баптистская книжонка. Старые любят такое».

Машка стояла за моим плечом, восхищенно разглядывая беспокойную лошадь. Старик молча сутулился передо мной. Солнце садилось в кровавое картофельное поле. Чернела генеральская стела. А в моей голове стучали молотками, выбивая по медной поверхности мозга: «ДЕНЬ ИИСУСА. ЗАКАТ. ДЕНЬ ИИСУСА. ЗАКАТ. ДЕНЬ ИИСУСА. ЗАКАТ…»

Я повернулся, и пошел обратно через овраг, в мрачные коридоры сосен. А сквозь них – в мамин маленький домик, с раскрытым окном и тюлевой занавеской. В этом домике, под прохладным одеялом, на свежей простыне, в ожидании душистой и родной Машки, я, перед тем, как уснуть, подумал, что завтра, наверное, будет новый неизвестный день. Новый неизвестный день.