Немного удачи

Юнис болтала с одним из парней. Она оглянулась на него, потом вернулась к парню, но Фрэнк видел, что она потеряла нить разговора. Он прошел в соседнюю комнату и вышел на веранду – попросту говоря, на крыльцо, но большое и с колоннами. На крыльце парни пили шоты. Он тоже выпил и закурил. Она подошла и встала рядом с ним. Честно говоря, трудно было сказать что-нибудь, если ты упорно отказывался держаться дружелюбно или хотя бы вежливо. Благодаря Уолтеру, Розанне и бабушке Мэри, Фрэнк был хорошо воспитан. А это означало, что ему нечего сказать. Фрэнка удивило, что он по-прежнему чувствовал к ней острую антипатию, как будто и дня не прошло с той минуты, как Лоуренс упал ей на колени, а она помедлила долю секунды, прежде чем положить руку ему на голову. Фрэнк все ждал, чтобы она упомянула Лоуренса.

– И что Хильди в тебе нашла? – спросила она.

Он смахнул пепел с сигареты в кусты.

– По крайней мере, Лоуренс всегда удивлялся, – добавила она.

Он затянутся, выдохнул дым и сказал:

– Ты приходишь на эти вечеринки, чтобы потрахаться и вырубиться?

Она едва заметно улыбнулась.

После этого Фрэнк знал, что это всего лишь вопрос времени. С углем, разумеется, ничего не вышло. С селитрой тоже. В палатке стало слишком холодно, и Хильди сообщила, что друзья ее летнего работодателя готовы сдать ему комнату с отдельным входом – на Хэйворд-авеню. С деревьев опали листья, трава в последний раз позеленела, а с озера Лаверн шел дождь. Фрэнк и Хильди посмотрели «Доктора Джекилла и мистера Хайда», «Мальтийского сокола» и «Дамбо». Они обсуждали призыв, но война казалась чем-то далеким и абстрактным. Фрэнк был заботливым и менее искушенным, чем она, отчего она любила его лишь сильнее. Она любила его и по другим причинам: он рассказал ей с искренним сожалением, как всю жизнь третировал своего брата Джо, а в этом году Джо так много выручил за урожай кукурузы (пятьдесят шесть бушелей с акра), что мог бы купить себе машину, новую машину – за всю жизнь Фрэнка никто у них в семье не покупал новую машину. Он сожалел лишь о том, как обращался с Джо. Он рассказал Хильди, как добра и красива Лиллиан и как Генри однажды сшил себе костюмчик и износил его до дыр. Он смеялся над тем, как Хильди разыгрывала смешные сцены из фильмов, слушал ее, когда она описывала темы эссе по английскому и эксперименты по биологии, редактировал ее эссе и давал советы по улучшению экспериментов.

– О, Фрэнк, ты кажешься счастливее, – сказала она. – Ты расслабился. Это потому, что мы лучше друг друга узнали.

Однажды ночью он плакал в ее объятиях (у себя в комнате) из-за Лоуренса.

Но именно о Юнис он думал каждую минуту, именно Юнис он видел в каждом дверном проеме, за каждым столом, на каждой дорожке и улице впереди себя. Это Юнис говорила, что никогда больше не хочет видеть его или разговаривать с ним, но всегда возвращалась. Это Юнис он велел убираться прочь, а потом искал ее и чувствовал ее присутствие. У них с Хильди была ежедневная жизнь, с домашними заданиями, делами и погодой, днями и ночами, у которых было название – четверг, шестнадцатое октября, – отмерявшими ход времени и рост или по крайней мере накопление чего-либо. Юнис обволакивало сияние – не кошмара и не сна, но чего-то столь же безвременного и обособленного. Его чувства к ней не изменились даже тогда, когда он понял и принял то, что она – всего лишь обычная девушка, всего лишь человек, который утром делал укладку и ходил на уроки. Кем бы она ни была на самом деле, для него она была чем-то совсем иным – единственной женщиной, которую он когда-либо желал. В некотором роде это напоминало фильмы, в которых мужчина и женщина говорят друг другу одни гадости, потому что у обоих был плохой опыт, а в конце они усваивают урок, потому что один из них вот-вот умрет, и ты понимаешь, что это любовь. Но у Фрэнка не было плохого опыта, а до опыта Юнис, плохого или хорошего, ему не было дела. Меньше всего он хотел знать, чем она занималась с Лоуренсом, так что как только она начинала о чем-либо говорить с этим своим акцентом из Южного Миссури, он вставал и уходил. Он не раз уходил, а вернувшись, видел, что она исчезла. Но она всегда возвращалась – вернее, всегда появлялась где-то поблизости, – и ему часто удавалось остаться с ней наедине и снять достаточно одежды, чтобы трахнуть ее. Он понятия не имел, почему у него вставало, стоило ему подумать о том, чтобы переспать с ней. Ему даже ничего не приходилось для этого делать, все выходило само собой. Осенью он был с ней четыре раза, и он знал это лишь потому, что специально считал. Если бы не считал, то он, мистер Организованность, который знал каждую молекулу в той прекрасной порции пороха, не сумел бы отличить два раза от сорока.