Немного зло и горько о любви

И вот, на сцене в гостинице, где Дама-с-собачкой плакала и все уверяла героя, что не из любви ко греху пала в его объятия, а он вежливо скучал в ответ, ибо тогда еще не был мучительно влюблен, меня коснулась благодать милости. Сейчас объясню, деточка, тут все очень, очень тонко.

Понимаешь, я смотрела на ее трогательные терзания и попытки уверить себя и его в чем-то, не укладываемом в ее прежнюю систему, и вспоминала историю о женщине, описанную в «Евангелии от Иоанна».

Ты понимаешь, о чем я, детка? – спохватывается Иллария.

– Честно говоря, не очень.

– Я помню этот отрывок наизусть, – Иллария прикрывает глаза, «наряжает» голос в сказительские интонации и медленно декламирует:

«…книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посредине, сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии; а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями. Ты что скажешь?

Он, подняв голову, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень.

Услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим…

И остался один Иисус и женщина, стоящая посредине.

Иисус, подняв голову и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: женщина! Где твои обвинители? Никто не осудил тебя?

Она отвечала: никто, Господи.

Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя…»

Конечно, я читала эту историю раньше и считала, что вся она записана ради слов, сказанных после «я не осуждаю тебя» – ради слов «иди и больше не греши». И только теперь ощутила истинное отношение Иисуса к женщине: «Я не осуждаю тебя…» – такое отношение.

– Офигеть, – выдыхаю я.

– Вот! – Иллария глядит на меня торжествующе. – Ты поняла! И я смотрела на эту Даму-с-собачкой в фильме, терзающую себя, торопящуюся успеть допрежь осуждения молвы, и думаю: а Он сказал бы тебе: «Я не осуждаю тебя…»

И пусть мое маленькое озарение рушит систему порицания! – Голос Илларии вдруг обретает звенящие такие нотки. – Пусть! Я знаю одно: миг МИЛОСТИ возносит душу выше всего. И еще знаю, что, только взлетев так высоко, можно глотнуть воздуха Бога.

Я молчу. Молчит Иллария. Как-то взволнованно молчит. Я попиваю арманьяк из фляжки. Иллария понемногу успокаивается, успокаивается… И заговаривает вновь:

– А еще мы долго искали замену слову «любовники», деточка… попробуй-ка найди ее… а как найти замену слову «любовь»? Не равносильно ли это попытке найти замену самой любви?

Но можно попробовать вглядеться в эту радугу – любовь – и увидеть цвета, из которых она состоит.

«Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан» – знаешь эту запоминалку, деточка?

– Красный, Оранжевый, Желтый, Зеленый, Голубой, Синий, Фиолетовый – так легко запомнить цвета радуги-радости, – отвечаю я.

– Верно, моя хорошая, верно, – кивает Иллария.

– Вот красный в радуге любви – что это? Кровь – ясно же, не правда ли? И кровь всегда рифмуется с любовь – замечено не мной и не теперь, но ведь верно, ничего не поделаешь.

Старуха умолкает, а я думаю, что «кровь-любовь» – уже непоправимо стебная рифма, но зачем об этом знать дряхлой, но умной – о, какой умной! – женщине.

– Оранжевый… – заговаривает Иллария. – Оранжевый – как сполохи оргазма. Оргазма, который легко вживляет тебя в организм космоса на несколько божественных единиц золотого времени.

«Однако, – удивляюсь я, – какие слова».

– Желтый, – продолжает Иллария, – я бы сказала, что это жалость. Жалость, как жало, тонкой иглой входящая под сердце, когда видишь вдруг в одно мгновение смертность и уязвимость любимого человека, видишь его страдание по тебе. Жалость – это то, что срывает спасительный клапан, и ты можешь плакать о себе, о невозможности развести сплетения времен и обстоятельств так, чтобы никто не пострадал. Жалость – то, что держит эмоциональные связи с теми родными, кого ты тоже любишь, балансируя на хлипком мостике адюльтера над бездной жизни. Адюльтера… Любви, деточка, любви, что ни говори…

Иллария плачет. Плачет тихо, одними глазами, лицо не сжалось. Взглядывает на меня, улыбается широко. Матово мелькают неплохие зубы. Протезы? Пожалуй.

– Ну а дальше «зеленый», – улыбается она вновь, стряхнув слезы. – Зеленый, как цвет листьев оливы, что голубь принес Ною в ковчег. Зеленый – как цвет знания.

Знания, что гибель была возможна, но ты уцелел, и вода сходит обратно в недра неисследимого Могущества, и тебе дарован шанс…

Знание, деточка, это именно то, что ты получаешь в любви. Ты познаешь своего мужчину. Нет, не так! Он познает тебя, как мужчина познает женщину, и передает это знание тебе, рот в рот, устье в устье, и с кровотоком это знание входит в твой разум, и от их соития рождается со-знание…

Иллария вдруг умолкает, словно ее со-знание вдруг отлетает на миг, и тут же заговаривает вновь:

– Голубой цвет в радуге… цвет бездны неба. Любовь всегда глубока. Проникая естеством на глубину твоей вагины, мужчина – любимый и любящий мужчина – проникает гораздо глубже, «до разделения души и духа», так говорили древние философы. Там – в глубине глубин – любимый мужчина отделяет истинную тебя от привычной тебя и дарит тебе эту редкость, и ценнее ее для тебя нет ничего в мире…