Немного зло и горько о любви

«Все эти любовные страхи – предчувствие того, что ты переживешь собственную любовь.

Все эти любовные страхи – попытка смоделировать жизнь после того, как теплый розово-желтый свет любви будет изъят из постановки, и партнеры по действу останутся на дощатой сцене в костюмах из крашеной марли, просвечивая несовершенствами тел и неприятно поражая жирностью грима…

Все эти любовные страхи, постигающие при живой еще любви, – суть предчувствие ужаса от того, в каком нелепом и жалком виде предстает весь мир, включая нас самих, едва энергия перформанса покидает сердце…» – так думала я, выплывая из сна.

Из сна – безадреналинового – выплыла, однако, с сильным сердцебиением и страхом: Звездочета больше нет.

«Его больше нет», – приказала себе, готовясь к стылой голости безлюбовья.

А он стоял в изножье кровати и, казалось, старался вобрать всю меня расширенными воронками зрачков. Две одинаковые меня – по одной в каждом зрачке.

Я бы подарила ему одну себя, насовсем, как подарила золотую ладошку – растопыренные лучи пальцев: «Стой!»

Что означает это «стой»?

Возможно: «Стой, не подходи!»

Или: «Стой, не уходи!»

А может: «Стой, дальше нельзя!»

…Протянутая моя – плотяная – ладошка и просьба шепотом: «Укуси меня. Сильнее. Сильнее. Так. Да. Да…»

…Все прилежные любовные труды рук, ног, глаз, ртов, устьиц, как попытка заполнить пустоту невозможного единения – словно пока вершатся истовые эти деяния, в эфире ткется призрак надежды достичь слияния в одно, неделимое…

перформанс ритуала, заклинающего космос.

Да, будь меня две – подарила бы ему одну себя насовсем.

…«Бантик» лемнискаты на затылке Звездочета вдруг развязался, лавровый венок победителя чуть поднялся и завис над головой, зазолотился легоньким черновиком нимба.

Шальная лента бывшего «бантика» обвилась петлей вокруг шеи – примеряя моему покровителю эндорфиновое удушение, – тут же развилась – скользнула по ребрам – украсила пулеметными лентами крест-накрест, словно на миг нарядила в милитари оси абсциссы и ординаты – упала к ногам – облизнула щиколотки – стреножила – успокоилась на них привычной лежачей восьмеркой…

…Мне вспомнились ноги голема, свитые как ноги левитирующего йога, «уложенного» на бочок…

«Он – мой голем, мое задание, он готов им быть, ради просфоровой сладости таблички во рту, на которой написано „любовь“», – догадалась я о Звездочете.

Вдруг остро возлюбила всю эту мистерию, вобравшую меня, и где-то слышались уже крики вакханок, и пахло страстью, и скорым обещанием смерти, собравшейся вобрать и усвоить меня, но медлившей, медлившей…

…остановленной протянутой золотой ладошкой Звездочета – даренной мной ладошкой-амулетом…

– Я сам, – произнес мой покровитель, – я сам.

Часть четвертая

– Послушай, помнишь, я нашел тебя у Дороги?

– Я была семечком, упавшим мимо поля?

– Нет. Скорее, ты была розовым стеклярусом, ссыпанным в старую пудреницу. Почему-то мне виделась маленькая девочка в коричневом платье с белыми манжетами, подобравшая возле мусорки эту янтарно-желтую пудреницу со стертой золотой розой на крышке…

– Девочка принесла в свой унылый дом эту выпотрошенную вещь, хранящую память о прежней роскошной жизни. Вещь протестовала, надменно щелкала крышкой, гордо отбрасывая зеркалом лучи… – продолжила я видение Звездочета.

– Девочка робела и, словно извиняясь перед пудреницей за несправедливость, всыпала той в плоский щегольской живот стеклянный розовый бисер. Пудреница фыркнула, закрываясь…

Мой покровитель вел меня по проволоке над ущельем времени так, словно сам был моими ногами – шоколадные ноги голема, свитые в подобие восьмерки! Они знали дорогу в мое детство вкуса молочного шоколада – я помнила эту плоскую янтарно-коричную коробку, но кто бы помнил ее кроме меня…

– Бисер в мертвой пудренице был твоим первым перформансом. Ты взяла изгнанную уже за пределы вещь и наполнила тем, что у тебя было лучшего, – розовым бисером. Наполнила собой.

– И что-то передвинулось в природе?

– Какая книга у тебя самая любимая, кстати? – встретил он вопросом вопрос.

– «Игра в бисер». Но книга пришла в мою жизнь только спустя восемь лет!

– Времени нет, – пожал он плечами, а золотая «восьмерка» на щиколотках тускло блеснула.

Мы стояли у края стеклянного моря.

– Я жду энергию заблуждения, – произнес Звездочет.

«Значит, Стеклодув существует», – невпопад подумала я и спросила:

– Зачем?

– Истина так неприкасаема, что требуется огромная энергия заблуждения, чтобы обозначить ее. Как, впрочем, и счастье.

– И любовь?

– Такая плотная тоска по любви везде, – он помолчал, – люди истово пытаются вызвать любовь, как спирит духов, пытаются выманить ее из тел друг друга. Но это все – ритуальные пляски, заклинающие божество Любви:

«Приди! Видишь, как мы тебя ждем! Видишь, как мы готовимся и упражняемся, чтобы источить из себя фимиам?