Немного зло и горько о любви

Следующим уроком литература. Пишут сочинение. О лете. Лика разворачивает листок на коленях.

«Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ»

Становится больно-больно, она не выдерживает и плачет.

– Лика! – замечает учительница. – Тебе плохо?

– Да, – Лика поднимается, зажав в руке листок, – голова болит.

– Хочешь сходить к медсестре за таблеткой?

– Нет, Светлана Николаевна.

– Можешь работать дальше?

– Да.

– Ну, тогда садись, пиши, скоро уже работы сдавать.

После урока Лика сунула тетрадки и пенал в портфель, направляется к выходу.

– Почему ты плакала? – тихо спрашивает учительница.

– Вот, – Лика вынимает листок из кармана школьного фартука – «русичка» была любимой учительницей, они, можно сказать, дружили, а листок в клетку был тяжел написанными буквами, и нести его одной Лике недоставало сил.

– Признание в любви. Первое?

– Да, – Лика не поднимает глаз.

– А ты?

– А я… я – не… – Лика снова плачет.

– М-да… – вздыхает «русичка». – Больно, понимаю. И неизвестно, что острее болит: когда не любят тебя или когда не любишь ты… Но знаешь… ты справишься. Это неизбежное взросление, Лика. Ты справишься.

Я справляюсь.

Правда же? Тебе ли не знать…

Случай с Лешей оказался знаковым.

Я так и не совпала в любви ни с кем.

У меня в достатке заботы, мужского внимания, защиты, любви.

И от того, что эти атрибуты устроенной жизни присутствуют рядом годами, у меня нет права думать о носителе: «чужой».

Я – взрослая – справляюсь с этим, справляюсь.

Вот только любовь для меня существует в другом измерении.

Там, где твоя «мерзлость» и моя «жаркость», соединяясь, рождают прохладу.

Прохладу от испарины боли – острой боли счастья.

Не выдержав ее, однажды растает маленький ледяной мальчик внутри тебя, сойдя вовне последними слезами.

Тогда ты не будешь больше мерзнуть, а я – изнывать от жара.

И это будет совсем другая история.

Пеленг взгляда

На лекциях мы сидим с ней рядом.

В перерывах – как сейчас – завариваем молотый кофе прямо в чашках: моя – белая, ее – коричневая, керамическая. Накрываем чашки тетрадкой. Пусть кофе «запарится» получше.

Пока ждем, обмениваемся парой шуток.

Вернее, шутит всегда она, Лика.

Она создает шутки из ничего: из витающих морфем, обмолвок и скуки завихряет сюжетик, маленькой юлой мчащий смыслы к пределу бессмысленности – жить смешно.

Размешиваю кофе – крепкая кремовая пенка всплывает, а молотые зерна оседают. Можно пить. В конце – осторожно, мелкими глоточками, чтобы не задеть гущу, это немного неприятно.

Лика умна. Остро. Иронично. Саркастично. Метко. Умна.

Какой бы препод ни читал лекцию – всегда набредает взглядом в Ликины глаза и потом уже читает только ей.

Ликины глаза не то чтобы какие-то особенные…

Ну, красивые, да.

Если смотреть близко – зеленовато-карие, в смелых ресницах.

Но когда она слушает…

Когда она тебя слушает, ее глаза – это нежный бог, внимающий тебе, видящий тебя до дна. Бог, на время аудиенции принадлежащий тебе, и только тебе.

Лика, конечно, знает, как действует на лекторов ее взгляд. Но не пользуется этим, нет, а, как бы это сказать… служит, что ли, этим даром.

«Понимаешь, – объясняла она мне, – их ведь нечасто слушают хорошо. Одни студиозусы скучают, другие стараются лектора подловить, третьи себя показать, покуражиться. А ведь умнейшая профессура. Век бы их слушала и все эти мысли впитывала».

Слушает. Впитывает. В эмоциональном резонансе со спикером всегда. Даже на слабоватых лекторов это действует как-то возвышающе.

А сейчас у нас часовой перерыв между парами. Мы сидим на старом подоконнике величиной с лестничную площадку, смотрим с шестого этажа на темную Фонтанку внизу, пьем кофе.

Мне хорошо с Ликой. В наше время многосмысленности слов стоит уточнить: мне хорошо с ней простым человеческим «хорошо», без всяких «розовых» оттенков хорошести.

– Хочешь, расскажу, как я впервые узнала, каким образом действую на учителей? – спрашивает Лика.

Хочу ли я? Я хочу знать о ней все. Все, что мне можно знать.

– Мы учились в восьмом классе, – уже скользит в прошлое Лика. – В школу пришел новый учитель истории. Пришел сразу после института. Вообще-то он учился в аспирантуре и вел уроки у старшеклассников, так было нужно для его исследований.

Было ему лет двадцать пять. Или двадцать шесть – не суть.

Высокий, даже длинный. Смуглый, темноволосый. Ужасно умный. Ну просто ужасно. И он так всегда чуть брезгливо читал нам урок, скучающе опрашивал. Михаил Максимович. Мих-Макс.

У него еще такие очки были огромные, с тонированными линзами. Очень стильные очки.

Вообще одет был как-то по-нездешнему. Черный велюровый костюм, узкие лаковые ботинки, галстуки, затканные арабским орнаментом, рубашки тверденькие такие.

Потом мы узнали, что его родители служили за границей.

Он ухаживал за большеротой учительницей по инглишу и надменно пялился на хорошеньких старшеклассниц.

В нашем классе он запал на Галку. Галка была глуповата, но очень похожа на Барбару Брыльску. Такая породистая девушка, видная.

Когда этот сноб отстраненно читал нам новую тему, мы слушали не дыша. Так он умно и красиво все излагал.