Немного зло и горько о любви

А его надменность усмиряла нас лучше всякой строгости. При этом он беззастенчиво рассматривал Галку, которая хлопала ресницами и тупила взор, мало что понимая в предмете.

Это тоже был аттракцион. Вернее, был бы, если бы слушать было не более интересно, чем смотреть.

Недалекая Галка была осиянна его вниманием, и оттого чтима зачарованными одноклассниками как священная корова.

Что до меня, то я была никем. Одета была плохо, в бутылочку на физкультуре не играла, читала свои книжки, жила в своей страшной семье. Для одноклассников – пустое место.

И вот однажды, на уроке, замечаю, как наш историк, рассказывая урок, смотрит на меня.

Испуганно взглядываю на Галку – это же она должна быть в прицеле его линз.

Но прицел явно смещен вправо. На меня.

Теряюсь, быстро оглядываю сомнамбулические лица одноклассников: все в обычном трансе от его речи, никто не заметил перемены прицела.

Успокаиваюсь и снова погружаюсь в слушание.

И это слушание глаза в глаза – такой кайф!

Я словно вижу все, о чем он говорит, вижу его, говорящего, вижу его отношение к теме и интерес ко мне. Не снисходительный интерес. А какой-то… равный сейчас я бы сказала, «коллегиальный». С ума сойти! Всеми-Любимый-Учитель испытывает интерес ко мне – пустому месту!

Темой тех уроков была «Война 1812 года».

Я никогда особенно не увлекалась историей. Мой культ был литературный, и жертвенник этот был полон моих приношений всегда.

Но, готовясь к следующему уроку истории, я нарыла дома книжечку со всякими подробностями о Наполеоне. Чувствовала, что он обязательно вызовет меня к доске.

И, знаешь, тогда же сплела первую и последнюю интригу в своей жизни. Никогда не было такой склонности, а тут, словно ангел-мой-хранитель расшалился.

Была у нас в классе одна фифа. Такая женственная до изнеможения. Рыжая, белокожая, томная.

И вот перед следующим уроком истории, через пару дней после моего случайного открытия пеленга глаз Всеми-Любимого-Учителя, она затевает со мной разговор.

Ну, такой уничижительный треп, почему, дескать, я не ношу туфли на каблуках, не распускаю волосы, не крашу губы. И не хочу ли я укоротить юбку, а еще лучше – купить другую, нормальную. Может, она так заботилась обо мне, не знаю.

Но тогда у меня в уме сложилась блестящая комбинация. Поскольку у меня было одно тайное оружие. И какое! Мной был запеленгован Сам Всеми-Любимый-Учитель! Надменный принц!

– Знаешь, – говорю я томной девушке, – я ведь могу и без этих штучек привлечь внимание кого угодно.

– Да ну! – иронично изгибает она бровь. – Кого, например?

– Да хотя бы вот сейчас, на уроке, хочешь, сделаю так, чтобы Мих-Макс смотрел на меня, а не на Галку?

– Что-о-о?! Ты в уме ли, детка? Готова поспорить?

– На что?

– Да хоть на что! Мих-Макса тебе не вытянуть. Ты себя в зеркало давно видела? Он даже на меня не смотрит!

– Спорим на шоколадку, что сегодня он БУДЕТ СМОТРЕТЬ на меня?

– Ну, если у тебя есть лишняя шоколадка, то считай, ее уже нет.

Прозвенел звонок.

Мих-Макс зашел в класс, ни на кого не глядя, дирижерски махнул рукой: «Садитесь!» – сел за стол, уткнулся в журнал. Похмыкал, поднял голову, глянул прямо на меня:

– Как ваша фамилия?

– Мексаль.

– Урок знаете?

– Да.

– Идите к доске.

Я заговорила.

Не совсем по теме. Рассказывала хорошим книжным языком о прочитанных подробностях жизни Наполеона. На фразе: «…при венчании в соборе Нотр-Дам ее шлейф несли пять королев…» – он остановил меня, пробормотал: «Твердая пятерка», – взял указку и пошел к карте.

Я села за парту. Сердце шало билось в ребра, пальцы, уши, виски.

Мих-Макс говорил, говорил, но мне ничего не было слышно. Он говорил, не сводя с меня глаз.

А потом – о, боги! – уселся боком на столешницу пустой парты в третьем ряду и стал рассказывать дальше, глядя просто мне в лицо, сквозь таинственные свои очки…

Я уже потихоньку обретала слух и полностью в этот слух перетекала.

И еще я слушала Мих-Макса глазами.

Глаза стали моим центром тяжести, заставляли лицо мерцать мимикой, чуть наклонять голову, снова поднимать ее…

Мы играли спектакль, драму взаимодействия говорящего и слушающего.

Он рождал слова, а я принимала роды.

Он высвобождал из себя сокровища, добытые годами поиска, размышлений, анализа, творчества.

И мое вспоможение радовало и веселило его, как веселит парад триумфатора…

Он царил. И подданные его сейчас веселили сердце царя…

Лика задумалась. Помолчала.

– Знаешь, это был мой первый триумф в классе за все годы негласного изгойства.

Он меня словно выкупил из рабынь прямо в римские гражданки.

Мне даже завидовать не стали, просто зауважали сразу на полную.

Словно всем передалось его отношение ко мне.

Такое инфекционное уважение, ага. – Лика улыбнулась: – А шоколадку мне так и не отдали.

На Галку он с тех пор смотрел мельком. На остальных – сквозь. А со мной всегда вливался в игру взаимодействия.

– Ты – питающая, – говорю я Лике.

– Млекопитающая, – отвечает она, отрывая уголок у пакетика с молоком.

Ну да…

Шутки она ткет из ничего. Это я уже говорила.

Лифтинг подсознательного

Это рассказ всего лишь о том, как я после школы работала лифтером.