Немой набат. Книга вторая

— Стоп, стоп, — мягко прервал его Иван Семенович. — Уж извините, я не очень люблю, когда обо мне рассказывают. Предпочитаю сам сказать. Это всегда точнее.

И без ахов-охов, без патетики, после нескольких вступительных слов выяснилось, что этот пасечник в сапогах был сперва резидентом в Бельгии, а затем в США, последним советским резидентом в Америке. Посольство СССР закрывал, после чего вернулся в Москву. Разумеется, сути своих обязанностей и полномочий Иван Семенович не касался, однако упомянул, что работа была архисложная и особо нервная. Вдобавок на два фронта: внутри посольства тоже были свои задачи.

— Сами понимаете, Виктор Власович, каждый мой шаг был под микроскопом. Правда, это отчасти помогало: когда знаешь, что за тобой очень плотно смотрят, к этому приноравливаешься. К тому же я в активных мероприятиях не участвовал. Мозговой центр! А формально дипломат. Помню... Мы в старом здании работали, недалеко от Белого дома, посольских из жилого комплекса мини-вэнами возили. И наш перекресток американцы официально назвали площадью Сахарова. Я говорю одному из ихних, с кем часто общался: «Ну чего вы нарошничаете?» А он: «Это не мы, это политики». Американцы на этот счет неисправимы: в Нью-Йорке, на углу 67-й улицы и Третьей авеню, где наше постпредство при ООН, среди других надписей табличку высоко на столбе повесили: «Корнер оф Боннер», — ее и не видно. Прямолинейная публика.

Донцов, впервые оказавшись в компании невероятно «особого» генерала, попытался побудить его раздвинуть рамки рассказа:

— Да-а, Иван Семенович, жизнь у вас остросюжетная. И невиданно интересная.

— Вашу мысль я для себя формулирую иначе. Интересно, потому что удалось пройти через крайне высокую степень напряжения без срывов и выйти из боя без повреждений. Мне порой кажется, что тяга к родным краям, к этой пасеке — что-то вроде релаксации. Здесь я вернулся в счастливую, безмятежную жизнь, без каждодневных рисков, которую мечтал обрести в конце пути.

Немного помолчал, потом начал как бы новую сагу:

— Не всем удавалось из этого пекла выскочить подобру-поздорову. Фильм был когда-то — «Плата за страх» с Ивом Монтаном. Шофер везет на рудник цистерну с жидким аммоналом, рискуя взорваться на горном серпантине. Ужас! Но довез. Назад — порожняком да с большими деньгами, опасности уже нет. И машина падает в пропасть. Это и есть расплата за перенапряжение. Так и у нас бывает. Задо-о-лго до меня, в хрущевские времена, на моем месте работал полковник Юрий... Фамилию называть не буду, кому надо, тот знает. Человеком он был очень контактным, в любой компании мог на фортепьяно «Очи черные» виртуозно сыграть, спеть. Кеннеди его обожал. В нашем архиве есть фото: за кофейным столиком сидят президент Кеннеди и его помощник по печати Сэллинджер, а от нас — зять Хрущева Алексей Аджубей и этот Юрий. Понимаете, его ранг, как и мой, допускал неформальные общения, и мы и американцы активно ими пользовались. Это был важный канал обмена неофициальной, с высокого уровня информацией. Послы так вести себя не могут, они в рамках официоза.

Снова сделал паузу, тяжело вздохнул:

— Так вот, после вашингтонской супергорячки Юрий вернулся в Москву и... В общем, круто запил, с женой развелся, из Службы уволился. Я в ту пору только начинал, но старшие бросились на выручку. Устроили его шефом новой телередакции в агентстве печати «Новости». Но продержался он там меньше года и покатился вниз. Знаю, что он заведовал аттракционами в парке Горького, потом след потерялся. Представляете? Резидент, с Кеннеди кофе пил — и заваттракционами... Ну, это я к тому, что та, сплошь на нервах, работа, она даром не проходит. И для меня родные места, вот эта пасека — счастье для души, словно живая вода. Считаю, что сотворил для себя рукотворный рай. Понимаете ли, Виктор Власович, в том целом, которое не имеет ни начала, ни конца, есть части, которые начинаются и кончаются. Место, выбранное человеком по доброй воле для вечного сна, позволяет понять смысл его жизни. Вот провожали в Москве с почестями и высочайшим присутствием некую известную даму, а похоронили-то на вашингтонском кладбище Рок Крик, знаю его. Выходит, в России она по делу пребывала. Кстати, старший-то ее сын захоронен в Калифорнии, на кладбище Сент Джон, я там тоже бывал. Но мать даже в замогильном небытии оказалась жадна до известности. А я здесь дома... Ну извините ради бога, меня зацепила эта аномальная склонность особо почитать недоброжелателей России — великого нобелиата академика Алферова без высочайшего присутствия провожали. Кстати, в связи с такими случаями я нередко вспоминаю «раздавленную бабочку» Брэдбери. Не помните? Ну, это как бы символ того, что мелкие детали текущей жизни способны сильно влиять на очень большие события.

— Выходит, вы, Иван Семенович, были последним советским резидентом в Америке? — повторил уже известное Виктор.

— Именно что! — воскликнул отец.

— Так выпало, Виктор Власович.

— И когда СССР распался, все посольство вернулось в Москву?

Иван Семенович задумчиво скривил губы: