Немой набат. Книга вторая

— Не все. Предателей у нас не было, с этим порядок. Но некоторые дипломаты предпочли остаться в Штатах. Помню культурного атташе Александра Потемкина с женой, она, между прочим, дальняя родственница Редигера, патриарха Алексия, — они остались. Были главными посольскими кошатниками — очень умных кошечек держали. Потемкин потом много сделал для культурных обменов, в Москву не раз прилетал, однажды сюда прискакал, мы с ним повспоминали. Это нормальный ход жизни — у каждого свое.

Никак не думал Донцов, что в российской глубинке, да на маленькой лесной пасеке судьба подарит ему такую интересную встречу. Но почему судьба? Это отец постарался. Потому за столом он сидел именинником: исполнился его давний замысел, перед сыном лицом в грязь не ударил. Смотри, с каким пасечником дружбу водит! Из всех особых особый генерал!

Но и для Ивана Семеновича знакомство с Власычем представляло интерес — он этого и не скрывал. Поднялся из-за стола, ковшиком подлил воды в самовар, а вернувшись, сказал:

— Пожалуй, это все или почти все, о чем дозволено говорить относительно своих бывших занятий. Но мне, Виктор Власович, доставляет удовольствие общение с вами. Очень уж редко на мою пасеку заглядывают люди с Большой земли. Спасибо за приятного гостя, Влас Тимофеевич.

«Большая земля» сбила Донцова с толку. По инерции стандартного мышления он решил, что генерал в отставке, да еще в добровольном провинциальном заточении, жаждет услышать от заезжего московского гостя свежие политические новости и оценки, а потому свое слово начал в некотором роде эпически, просветительно:

— На Большой земле, Иван Семенович, наблюдается, я бы сказал, подобие безвременья, началась подготовка к транзиту власти.

— Уважаемый Виктор Власович, — деликатно перебил генерал, — скажу откровенно, я не очень люблю дискутировать по вопросам текущей политики. Ныне у каждого свой взгляд на деяния верховной власти, споры лишь углубляют размежевание. У меня, — поворотом головы указал на свой пасечный приют, — радиоприемник отменный, на всех диапазонах и на нескольких доступных мне языках передачи слушаю. Радио в наши дни на-а-много опередило стереотипы телевидения. Для тех, кого интересует нерв времени, оно гораздо привлекательнее — в совокупности, конечно, если на разных частотах ловить.

Донцов осекся. Не понимая, что хочет услышать от него Иван Семенович, вопросительно глянул на отца. Генерал сразу уловил причину замешательства, располагающе заулыбался:

— Понимаете ли в чем дело, Виктор Власович, пчеловодство замечательное занятие. Оно, разумеется, требует знаний, пониманий, навыков, и, само собой, здесь стрижей считать, ротозейничать некогда. Но, во-первых, заботы необременительные, во-вторых, заняты руки, как принято говорить, на автомате работают. А голова-то свободна! На свежем воздухе шарики, — коснулся пальцами седых волос, — крутятся-вертятся непрестанно. — Пошутил: — Пчелы, они великие советчики. Гудят, жужжат день-деньской, слушаешь часами их симфонию, наблюдаешь, как они общаются меж собой, как обходятся с чужаками, с трутнями, как летят впереди молодого роя исковые пчелы, и любопытные мысли одолевают. На основе прежнего опыта концептуальные суждения накапливаются. А как мне их на Большую землю транслировать?

Хитро посмотрел на Виктора.

И только тут Власыч понял, что для умудренного особой профессией генерала он, Донцов, предстает вовсе не в качестве источника новостей с Большой земли, а, наоборот, становится как бы каналом связи с ней, по которому Иван Семенович рассчитывает передать свои соображения, мысли о чем-то важном, выпадающем из поля зрения тех, кто вершит политику сегодня. Из маститого знатока столичных ньюс Власычу предстояло перевоплотиться в добросовестного слушателя, из лектора — в студенты. Виктор был крайне удивлен таким поворотом разговора, но сразу сообразил, как отчаянно ему повезло, — в который раз!

Иван Семенович, как положено, как учили с первых лет службы, начав с общих тем, в данном случае с пчеловодства, перестроился на иную волну, приближаясь к чему-то главному.