Неночь

Мия почувствовала, как тьма покрылась рябью у ее ног – знак прощания. А затем Мистер Добряк исчез, скользя по черному камню к тени Трика. Девушка услышала, как его дыхание слегка замедлилось, сокрушительная хватка пальцев ослабла, когда не-кот набросился на его страх. И тогда, прижатая к прохладному камню, несмотря на грядущую агонию, Мия не смогла сдержать улыбку. В зале зазвенела тишина – глубокая, как века. Мир затаил дыхание.

А затем ткачиха сжала кулаки.

Удар обжигал раскаленным пламенем. Будто ее полоснули ржавыми бритвами. А затем втерли в кровоточащие раны лимонный сок и соль. На спине Мии появились четыре рваные полосы, губы скривились в беззвучном крике.

Каждая мышца тела напряглась. Спина рвалась, как бумага. Мия припала к камню, ее хватка на руке Трика усилилась, а страх начал быстро заполнять пустоту после того, как поутихла боль от удара. Он накатывал огромными ледяными приливными волнами, всплескиваясь над головой и затягивая ее на дно. Каждая секунда истекала в вечность. Каждое мгновение в ожидании следующего удара было собственным сортом мучений. Мия обнаружила, что молится о нем, просто чтобы окончилась эта пауза. А затем это случилось, и на ее спине появились четыре идеальные линии.

Она откинула голову. Открыла рот, но отказывалась кричать. Она не подарит им такого наслаждения. Джессамине и Диамо. Солису. Мия чувствовала их взгляды на себе. Привкус их улыбок. По спине стекала теплая и густая кровь, собираясь в опустевшей тени у ног. Ткачиха вновь ударила, в воздухе свистели невидимые хлысты, боль раскалялась. Но девушка продолжала держать руку Трика и цеплялась за единственную горящую мысль о том, что, как бы ей ни было больно

(хрясь),

как бы она ни хотела

(хрясь),

Мия никогда

(хрясь)

не даст им

(хрясь)

услышать

(хрясь)

ее

(хрясь)

крик.

Но на десятом ударе она выпустила руку Трика. А к двенадцатому выпустила свой ужас, и с губ сорвался длинный, тоненький, дрожащий вскрик. Мия чувствовала, как Трик пытается нащупать ее руку, но сама сжала ее в кулак. Опустила подбородок и прижалась лбом к камню. Никакого самообмана. Никакого спутника. Никого рядом. Никого внутри. Только она (хрясь) – и боль (хрясь), и страх (хрясь). Все в одном.

В голове стало пусто. Мия начинала терять сознание. Застряв где-то между ним и забытьем из-за магики колдунов. После двадцатого удара наступила кратковременная передышка, тепло потекло обратно по ногам, вернулось в перерезанные вены и порванные артерии и положило конец зиме, которая грозила ее поглотить. Мия услышала откуда-то издалека шепот Трика.

– Мия, забери его обратно…

Впилась лбом в камень с кровью на глазах.

– Мия, пожалуйста…

Перед ней зияла тьма. За стеной снов затаились кошмары. И когда ткачиха снова нанесла удар, и мука вспыхнула заново, вырываясь из горла Мии бессловесным воем, эта стена начала рушиться. Здесь, на краю забытья, ее не укрепляло никакое бодрствование. Кот из теней не сидел над кроватью и не наблюдал своими не-глазами за приходом кошмаров. Только она. Маленькая Мия Корвере. Одна в набухающей, как никогда, темноте, страх приходит все быстрее, безумие подкрадывается все ближе. И там, в плоской, как бумага, черноте между ней и ними, ними и ею, осталось так мало пространства, что девушка наконец взглянула в глаза тому, что преследовало ее во снах все эти годы.

(хрясь)

Не фантомы.

(хрясь)

Не кошмары.

(хрясь)

(хрясь)

(хрясь)

А воспоминания.

Глава 27 Истинотьма

Мия кралась по окровавленным коридорам, укутавшись в такие глубокие тени, что почти ничего не видела. Тела. Повсюду. Задушенные и заколотые мужчины. Забитые до смерти собственными цепями или конечностями. Со всех сторон звенел шум убийства, в воздухе витало насыщенное зловоние потрохов. Мимо пробегали размытые силуэты, на полу рычали и извивались. Откуда-то издалека доносились крики, откуда-то, куда не пускала ее тьма.