(ненужное зачеркнуть)

- Ага, так вот, знаете ли, Иова, того самого нашего Иова, это мало касалось. Иов понимал, что вот тут имеется боль, имеются мучения, но он прославлял Господа, то есть – издевательски заметил ксендз Томек, - его это не встречало. Иов или прекрасная жизнь. Ибо то ведь была жизнь. Вы знаете об этом? То была жизнь!… Жизнь, со всеми ее наслаждениями, - он широко раскрыл глаза. - Звездные ночи. Запах осчастливленной женщины. Вкус пальмового вина. Прохладный ветерок после полудня. Вы понимаете? Все это было самым настоящим!... Так что, - продолжил ксендз Томек, - прославляющий Боженьку Иов сделался, и об этом вы уже должны были слышать, предметом пари. Злой… не тот наш Злой[35], - искривился ксендз Томек. – Другой Злой: некто такой, как вы, пан Виктор. Обвинитель, - акцентировал он, а Виктор уставился в пол. – Злой обвинил Господа, что хороший Иов пребывал в Господе по одной-единственной причине. И ничего великого в этом нет, - захихикал ксендз Томек. – Это счастье. И счастье его было таковым: что он не один в Господе, но именно он вознагражден. Что имеется множество других, возможно, даже лучших, чем он, которых не встретили эти… наслаждения. Ну, вы понимаете, те наслаждения, которых потом уже не будет, вы знаете эти наслаждения? Которые имеются только раз; потом они уже не вернутся. Это счастье Иова: что он может ними радоваться в то самое время, как у множества иных их нет. Что сам он может наблюдать, как эти иные перекатывают свою кучу навоза.

Ксендз Томек затушил сигарету в небольшой, грязной пепельнице.

- Ну, - сказал он, - и что случилось? Ну как раз это вы уже должны знать, - буркнул он. – Злой поспорил с Богом и, спустившись на землю, унизил Иова. А вот так. Он отобрал все его имущество. Но тот Иов продолжал и дальше прославлять Господа! Неплохо, а? – рассмеялся ксендз Томек. - Потому Бог, наш добренький Боженька, позволил Злому поиграть с Иовом еще. И Злой сослал на него болезнь. Тело Иова покрылось язвами; кожа его начала растрескиваться, - проурчал он. – Гангрена, пан Виктор. Пролежни. Много-много подкожного, жирного гноя, жира, вы понимаете? Струпья. Можете сами поглядеть на снимки в Интернете. И все это воняло. И уж если семейные Иова чего-то не могли выдержать, так это смрада. Ну да, - очень серьезным тоном произнес ксендз Томек, - наш добрый Боженька позволил, чтобы родные ему люди говорили: от тебя смердит.

Ксендз Томек постучал костяшками по столешнице.

- Что за великолепная история! Жена уговаривает Иова, чтобы тот проклинал Господа; ну а Иов делает так? И где тут смеяться, прокурор? Где смеяться?! Раз Господь позволил людям, чтобы те относились ко мне, как к дерьму, то, похоже, я дерьмо и есть! – рассмеялся ксендз Томек. – Видать, именно этого и заслуживаю! Заслуживаю? Ну? Как вы считаете – заслуживаю?

У Виктора не было желания об этом размышлять.

- Но для нашего Иовчика это награда, - продолжал ксендз Томек, - хотя Иовчик и не знает: а за что? Не нужна мне такая награда, твердит себе Иовчик. И знаете что? Боженька показывается Иовчику. Боженька говорит Иовчику, что тот ничего не понял. Что, возможно, тот громадный мир, который Иовчик населяет, не был создан для Иовчика, а сам маленький Иовчик не был создан для того мира. Что случилась такая вот обычная ошибка, ну вы понимаете, - скривился ксендз Томек. – Банальная, маленькая ошибка, но как же вознагражденная… После всех тех мук Господь благословляет нашего маленького, бедненького, но ведь какого стойкого Иовчика вдвойне. Стада Иовчикового скота теперь вдвойне многочисленны, чем были. Это какой процент возврата! – улыбнулся ксендз Томек. – И прожил наш Иов сто и сорок лет. И знаете, как кончается эта книга? Иов умирает, пан Виктор. Иов умирает, сытый годами. Сытый лет. Сытый тем, что пережил. Но… а что же с теми годами страданий? Что там с тем смрадом? Ой, пан Виктор, да кому до этого дело? Все было ему вознаграждено, так что должно было оставаться напоминанием, что Иов будет спасен. Почему? А потому что он был предназначен к спасению: что оно ему надлежит.

Он выпрямился.