Ненужные люди. Сборник непутевых рассказов

«Я хочу исповедаться, отец Алексей…» Он оторвался от манипуляций на столе, поднял голову: «Опять?» «Опять…» «О том же?» «О том же». «Почему? Я уже объявлял тебе отпущение грехов. И это ведь не я. Это Сам Бог тебя прощает. Почему ты не можешь это принять?» «Я… не знаю. Я не чувствую прощения. Может, это я сам не могу себя простить?» «Виталик, послушай. Бог прощает тебя. Прощает тебе твой грех. Последствия греха никуда не денутся, тебе с ними жить и умирать, это правда. Но Бог снимает с тебя вину и грех. И ты не удерживай. Отпусти». Он опускает голову ещё ниже, упрямо трясёт отрастающими кудрями, разбрызгивая мелкие слёзы: «А я могу? Могу я отпустить?» Отец Алексей подходит к нему, садится рядом, берёт в руки его дрожащие ладони, холодные, влажные, с грязными ногтями, сжимает: «Можешь. Сам нет, а когда Он рядом можешь. Ты же знаешь…» Тот кивает, вынимает руки из его рук, подталкивает его к столу: «Служите, отче…»

В этот раз он служит без проповеди, совсем коротко. Чтение, молитва, слова установления, «Отче наш», и вот он поднимает дискос с двумя кружочками хлебов, выдыхает в закрытые глаза Виталика: «Это тело Иисуса Христа, за тебя ломимое. Ешь во оставление всех твоих грехов…», и почти проталкивает ему в сомкнутые губы ломкую сухую облатку. Тот глотает её с трудом, тянется к чаше. «Это кровь Иисуса Христа, за тебя изливаемая. Пей во оставление всех твоих грехов…»

…Из диспансера он выходит обессиленный, потный, выходит на мороз и холодный ветер «хиус» дующий вдоль пустой и уже сумеречной улицы. Падает за руль выстуженной машины, заводит, едет домой. Там суета, дети, жена зовёт за стол. Он отмахивается, уходит к себе в комнату, опускается на кровать. Как там в песне поётся? «День прошёл, а ты всё жив»? Да, он-то жив. Как все его старушки в церкви, дети, жена. Как и инсультный Олег, как и Виталик, сидящий за тремя запорами в спецблоке индома. Они все живы, а вот Николай Петрович Сахно нет…

2.

Год назад, февральской ночью, с воскресенья на понедельник, Виталик Иванов застрелил таксиста, того самого Сахно. Вызвал по телефону из райцентра Сыры, сел в машину, заехал домой, потом залез на заднее сиденье старенькой «калдины», и они тронулись на выезд из посёлка, в сторону райцентра. За переездом попросил тормознуть, вышел, стукнул в водительское окно, а когда тот опустил стекло, разрядил в водителя магазин из отцовского «вепря»коротыша, извлечённого из-под пуховика. Водителя, почти обезглавленного выстрелами картечью в упор, выволок к обочине, оставил тут же, неподалёку от сгоревших когда-то бараков, а сам сел в машину, пропахшую кровью и порохом, стёр кровь и мозги с лобового стекла рукавом и поехал на кладбище. Там бросил «калдину» с ружьем внутри, пошёл домой, где все спали, принял душ и лёг спать. Утром в школу не проснулся, мать стала перекладывать вещи, обнаружила кровь на пуховике и на джинсах, запаниковала, позвонила директору школы, где сама работала учительницей. В обед Виталика взяли, увезли на экспертизу, в крови обнаружили наркотики, да там и так было видно, что он абсолютно никакой. На дознании, когда пришёл в себя, всё рассказал, подписал бумаги и замкнулся, не произнёс больше ни слова, даже когда били. Но били аккуратно, мальчишке не было ещё восемнадцати, следов оставлять было никак нельзя. Весь посёлок гудел, не обсуждали случившееся только ленивые и совсем пьяные, ждали суда, но до суда не дошло: увязли на психиатрической экспертизе. Дважды проведённая экспертиза подтвердила невменяемость, и парню определили лечение в местном психдиспансере под интенсивным наблюдением в течение года. Так Виталий Иванов вернулся домой, проклятый и отвергнутый всеми, кроме врачей, матери и отца Алексея.

Он, отец Алексей, тогда пошёл против течения, когда впервые выбил право посещения Виталика в «индоме». К нему подходили и, брызгая в лицо слюной и дыша перегаром, предлагали «оставить этого выродка», он мотал головой, говорил, что не может, что это его прихожанин. Потом били стёкла, в церкви и в машине. Передавали записки через детей в школе. Таскали на крыльцо церкви коровье дерьмо. Потом отстали.

Всё это время он приходил к молчащему Виталику по воскресеньям, садился рядом и тоже молчал, как друзья Иова. К началу второго месяца Виталик попросил об исповеди. Причастие он принимать отказывался, до сегодняшнего дня, при виде кагора его просто мутило.