Необоримая стена

— И не говори, душа моя, ведь на волоске был от крупных неприятностей, а все ты, спасительница моя, пойдем, душечка, спать пора, — он игриво ущипнул жену и потянул её в спальню.

* * *

Пыль и тусклая растительность Екатеринбурга говорили о том, что дождей в городе не было очень давно. Сухая и жаркая погода вызвала множество пожаров в округе. В воздухе был запах гари. Аника остановился в центральной городской гостинице, под своей настоящей фамилией. По пути в Екатеринбург он усиленно глядел в окна дилижанса, осматривая тракт в поисках фигуры в монашеском одеянии, но тщетно. Настя словно исчезла, испарилась. Его тоска становилась все сильнее. Дни шли один за другим, дилижансом можно было доехать только в окрестности Екатеринбурга. Далее можно было добираться только обозом, который ушел на север за день до его прибытия в город. Следующий был только через две недели. Аника не мог ждать так долго. Он с тоской и интересом рассматривал жизнь горожан и расспрашивал о ней окрестных жителей. Быть может, был какой то другой способ добраться до Тобольска. Местные помещики невеликого сословия, пропустив по рюмочке с Аникой, легко завязывавшим знакомства с кем угодно, с неохотой рассказывали о поездках на север. Мол, обозом и все тут, другое дело, что они любили порассказать о том, что почитали обязанностью каждый год, в декабре, со всем семейством отправляться из деревни, на собственных лошадях, и приезжать в Москву около Рождества, а на первой неделе поста возвращаться опять в деревню. Такие поездки им недорого стоили. Им предшествовали обычно на крестьянских лошадях длинные обозы с замороженными поросятами, гусями и курами, с крупой, мукою и маслом, со всеми жизненными припасами. Каждого ожидал собственный деревянный дом, неприхотливо убранный, с широким двором и садом без дорожек, заглохшим крапивой, но где можно было, однако же, найти дюжину диких яблонь и сотню кустов малины и смородины.

Все Замоскворечье было застроено такими помещичьими домами. В короткое время их пребывания в Москве они не успевали делать новых знакомств и жили между собою в обществе приезжих, деревенских соседей: каждая губерния имела свой особый круг. Но по четвергам все они соединялись в большой круг Благородного собрания; тут увидят они статс-дам с портретами, фрейлин с вензелями, а, сколько лент, сколько крестов, сколько богатых одежд и алмазов! Есть про что целые девять месяцев рассказывать в уезде, и все это с удивлением, без зависти: недосягаемою для них высотою знати они любовались, как путешественник блестящею вершиной Эльбруса.

Однако не одно тщеславие проводить вечера вместе с высшими представителями российского дворянства привлекало их в собрании. Нет почти русской семьи, в которой бы не было полдюжины дочерей: авось ли их Марьюшка или Параша приглянутся какому-нибудь хорошему человеку! Но если хороший человек не знаком никому из их знакомых, как быть? И на это есть средство. На то существовало в Москве целое сословие свах; им сообщались лета невест, описи приданого и брачные условия; к ним можно было прямо адресоваться, и они договаривали родителям все то, что в собрании не могли высказать девице одни только взгляды жениха…

Аника выслушивал исповеди подвыпивших знакомцев, но нужного для себя решения так и не находил. Сердце сжималось оттого, что Настя, может совсем одна, движется сейчас по тракту, никем и ничем незащищенная. Дикие звери, лихие люди… он гнал от себя эти мысли, гнал прочь. Темнело. Аника уже подходил к гостинице, как удар чем-то тяжелым сзади сбил его с ног. Пытаясь подняться, он разглядел две фигуры, и, извернувшись, вспрыгнул на ноги. Лица бандитов были незнакомы, но он понимал, кто они и что им нужно. Короткими сильными ударами Аника свалил с ног нападавших. Голова кружилась. Он видел деревянные палки в руках бандитов и понимал — надо бежать. Короткий удар по затылку вновь свалил его с ног. Он больше ничего не помнил.

Сколько пошло времени, Аника не знал. Он очнулся в неудобной позе и долго не мог понять, где он, что с ним. Постепенно он осознал, что находится, словно в мешке. Мешок раскачивался, было очень холодно. Анику начинало тошнить. Возможно это последствия удара, а возможно… Он услышал чьи-то голоса:

— Сколько еще до места?

— До ночи будем.

— Ты уверен, что полиция…

— Какая полиция? Окстись! Где полиция и где мы!

— Зачем я с вами связался! Летел бы сейчас с братьями Смирновыми, платят, конечно, меньше, зато душегубством не согрешил бы.

— Брось, Квакшин, ты за год столько не заработал, сколько тебе плачено, так что знай, следи за своей горелкой.