Необычайно умные создания

Но ей и не нужно было обдумывать такие радикальные меры, потому что он сам выплывает и дрейфует к ней, не сводя с нее глаз. Одна из его конечностей двигается туда-сюда, и Това воображает, что он машет ей. Она опускает руку в воду, и у нее перехватывает дыхание – то ли от холода, то ли от абсурдности ее действий, а возможно, и от того и от другого. Почти мгновенно осьминог отвечает, обвивая двумя щупальцами ее запястье и предплечье, отчего в ее руке появляется непривычное ощущение тяжести.

– Добрый вечер, Марцелл, – говорит она церемонно. – Как прошел твой день?

Осьминог сжимает ее руку сильнее, но так деликатно, что Това расценивает это как любезность. Похоже на “очень хорошо, спасибо, что спросила”.

– Значит, в неприятности ты не влезал, – говорит Това с одобрительным кивком. Окрас у него яркий. Обошлось без стычек с кучей проводов в комнате отдыха. – Хороший мальчик, – прибавляет она, но тут же жалеет об этом. “Хороший мальчик” – это то, что Мэри Энн говорит своему Роло, когда тот выполняет команду “сидеть” за печенье.

Если Марцелл и обижается, он этого не показывает. Кончик его руки-щупальца прикрепляется к сгибу локтя Товы, обхватывает ее руку с другой стороны и постукивает по выступающей части локтевой кости, как будто осьминог пытается понять механику сустава. Какой странной, должно быть, кажется ему ее анатомия – сплошные ложбинки и хрупкие кости. Он тычет в обвисшую кожу в районе трицепса – ее оттягивает гравитация, которая с каждым годом становится все настойчивее.

– Кожа да кости. Так говорят Крючкотворщицы, когда думают, что я не слышу. – Она качает головой. – Знаешь, мы дружим уже несколько десятков лет. Раньше мы встречались за обедом каждый вторник, а теперь раз в две недели. Когда Уилл был жив, он посмеивался надо мной всякий раз, как я собиралась на эти встречи. “Не знаю, как ты выносишь этих старых куриц”, – говорил он.

Осьминог моргает.

– Они могут быть ужасными сплетницами. Но они мои подруги…

Това замолкает, и ее слова тонут в гудении и бульканье помп. Как странно здесь, в этом тяжелом и влажном воздухе, звучит ее голос. И что сказали бы Крючкотворщицы, если бы могли видеть ее сейчас? Вот было бы раздолье старым курицам. Това не стала бы их винить. Что она здесь делает, рассказывая историю своей жизни этому странному существу?

Все еще крепко сжимая ее запястье, осьминог проводит щупальцем по родимому пятну на предплечье, которое она ненавидела, когда была молодой и тщеславной. Тогда оно казалось клеймом на ее гладкой бледной коже – три возмутительные кляксы, каждая размером с фасолину. Теперь оно едва заметно среди морщин и пигментных пятен. Но, похоже, у осьминога оно вызывает большой интерес, потому что он опять его трогает.

– Эрик называл его Микки-Маусом. – Това не может удержаться от улыбки. – Я думаю, он завидовал. Говорил, что тоже хочет такое. Однажды, когда ему было лет пять, он взял перманентный маркер и нарисовал родимое пятно у себя на руке, точно такое же, как у меня. – Она понижает голос: – Правда, он этим маркером еще и диван украсил. И рисунки так и не стерлись.

Осьминог снова моргает.

– Ой, как я тогда разозлилась! Но вот что я тебе скажу: когда мы с Уиллом наконец избавились от этого дивана много лет спустя… – Това умолкает и кивает, как будто ее реплике должно хватить порядочности закончить себя самостоятельно. И не добавляет, что пряталась в ванной, когда от них уезжали грузчики. Расставание с каждой частицей Эрика, даже с его недозволенными художествами, было новой потерей.

– Он погиб, когда ему было восемнадцать. Кстати, это случилось здесь. Ну, точнее, там. – Она кивает в дальний конец комнаты, на крошечное окошко, выходящее на Пьюджет-Саунд, погруженный в ночную темноту.

Забирался ли Марцелл когда-нибудь туда и выглядывал ли наружу? Будет ли вид моря для него утешением? Или это будет как пощечина – увидеть свою естественную среду обитания так близко и в то же время так далеко? Това вспоминает, как ее старая соседка, миссис Соренсон, в хорошую погоду иногда ставила клетку с попугаями на крыльцо. Им нравится слушать пение диких птиц, объясняла миссис Соренсон. Это всегда вызывало у Товы странную грусть.

Но Марцелл не следит за ее взглядом, устремленным на маленькое темное окошко. Может быть, он даже не знает о его существовании. Его глаз по-прежнему глядит на Тову.

Она продолжает:

– Он утонул ночью. Вышел в море на маленькой лодке. Совсем один. – Она переступает с ноги на ногу на стремянке, чтобы перестало ныть больное бедро. – На поиски ушли недели, но наконец нашли якорь. Канат был перерезан. – Она сглатывает. – Тело продолжали искать, но я уверена, что к тому времени от него уже ничего не осталось. На дне океана у всего короткий срок.

Осьминог на мгновение отводит взгляд, как будто берет на себя долю вины за своих собратьев, за их положение в пищевой цепи.