Дмитрий Болеславович уже встал и, нервничая в ожидании тяжёлого и неприятного разговора, ходил крупными шагами по столовой, то и дело беспокойно поглядывая на кухонную дверь, из которой вот-вот должна была появиться его жена. И лишь только Анна Николаевна переступила порог столовой, Дмитрий Болеславович бросился к ней со словами:
– Поверь, Нюта, я об этом ничего не знал! Это всё случилось для меня совершенно неожиданно. Стасевичи мне давно ничего не писали, и я думал, что Боря так и будет жить у них, пока не отыщется его отец. Но раз уж так случилось, то я его определю в приют, детдом. Я сам был позавчера в одном из них – имени Клары Цеткин, он недалеко от нас, в доме Фокиных, вполне благоустроен. Я сегодня же выясню порядок оформления и не позже, чем завтра, отвезу Бориса туда, если, конечно, оформление не займёт больше времени, – говорил он торопливо и сбивчиво, стараясь заглянуть в глаза жене и ожидая обычного гневного окрика, который последнее время почти всегда сопутствовал их неприятным разговорам.
Анна Николаевна, снимая на ходу косынку и фартук сестры милосердия, прошла в свою спальню, не отвечая мужу ни слова.
– Понимаешь, Анюта, ведь нельзя же его сейчас выгнать на улицу! – взволнованно продолжал Дмитрий Болеславович.
– А кто тебе говорит об этом? – спокойно спросила Анна Николаевна, – делай, как хочешь, а сейчас не мешай мне раздеваться. Я хочу спать, я очень устала после дежурства. Да своими разговорами мы и ребят раньше времени поднимем… – нарочито равнодушно заметила Анна Николаевна, подумав при этом: «Что же, пусть Митя хлопочет о приюте. Если мальчик окажется не таким, каким он показался мне в первый день, мы его туда отдадим. Главное, что инициатива о приюте для Митиного племянника исходит не от меня». Вслух же она сказала:
– Хорошо, Дмитрий. Повторяю, делай так, как считаешь лучшим, а пока пусть Борис поживёт у нас, – после чего укрылась с головой одеялом, всем своим видом показывая, что ни слушать, ни отвечать она больше не намерена.
Между прочим, Боря с приходом Анны Николаевны проснулся и лежал, не шелохнувшись, и почти весь разговор между дядей и тёткой слышал. И хотя и удивлялся, что в приют его собирается отдавать дядя Митя, а не Анна Николаевна, но понял, что если это и случится, то не сегодня и не завтра.
«Ну а там – что Бог даст, – подумал он, – может быть, я и сам с радостью побегу от них куда угодно». С этими мыслями он поднялся со своей довольно-таки уютной постели, закрыл её одеялом и начал одеваться. Как раз в этот момент в кабинет вошёл Дмитрий Болеславович. Увидев одевающегося мальчика, подошёл к нему, поцеловал его в голову и, слегка прижав к себе, шёпотом сказал:
– Ты, пожалуйста, потише, а то тётя только что пришла с работы и легла отдохнуть. Если хочешь, пойдём со мной на двор, мне надо на сегодня дров наколоть, да и в огороде кое-что сделать. Настя погнала коз в стадо, вернётся, приготовит завтрак, а там и Костя проснётся.
Боря вышел на кухню, на ходу ополоснул лицо и руки из кухонного умывальника и быстро выбежал во двор. Там дядя Митя натаскал из сарая довольно большую кучу дров и начал их колоть.
Увидав выбежавшего мальчика, Дмитрий Болеславович прекратил работу и стал расспрашивать Борю, как он был встречен Анной Николаевной, как ему понравился Костя, как вообще ему понравился их дом. Затем он попросил Борю рассказать про его жизнь у Стасевичей, про их отношение к нему, про тётю Лёлю, про её жизнь и жизнь Жени. И был немало удивлён и смущён тем, что про них мальчик почти ничего рассказать не может. Тот с откровенностью, свойственной его возрасту, рассказал только, что за всё время, что он прожил у Стасевичей, относившихся к нему, как к родному, его родная тётя ни разу не пригласила его к себе; хотя и редко, но бывая у Стасевичей, ни разу не захотела его увидеть. А Боря продолжал:
– Я не знаю, почему меня в Темникове все так пугали Анной Николаевной, тётя Лёля хоть сама меня проводить и не пришла, говорила и Стасевичам, и Армашам, что, мол, твоя жена, как только меня увидит, так немедленно выгонит на улицу. Она даже советовала Стасевичам не посылать меня сюда, а лучше отдать в Саровский монастырь, где вновь открылся детдом. А мне здесь понравилось, и Костя – хороший мальчик, и Анна Николаевна нисколечко на меня не ругалась. Давай-ка я дров наколю, а ты иди в огород, делай что тебе надо…
– А ты умеешь?
Боря усмехнулся:
– Конечно, ведь у Стасевичей только мы с Юрой и кололи дрова, – по возможности солиднее ответил он, беря из рук Дмитрия Болеславовича колун и устанавливая полено.
А тот несколько минут смотрел, как ловко его племянник расправляется даже с сучковатыми поленьями, улыбнулся и, убедившись, что это дело для мальчика хорошо знакомо, направился в огород.
Боря прямо с увлечением колол толстые сухие берёзовые чурки, которые, кажется, от одного прикосновения колуна разлетались на ровные тонкие поленья. Было прохладно, воздух чист и прозрачен, как это часто бывает ранней осенью. На душе у Бори стало спокойно, и он работал с удовольствием.