Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1

Вступив в комсомол в начале декабря 1924 года, Катя Пашкевич сразу же была назначена пионервожатой. К этому времени из-за многочисленности шкотовский отряд пионеров разделили на два: первый, в котором находились дети рабочих и служащих, живших в гарнизоне, и второй — сельский, в него были записаны дети крестьян села Шкотово, рабочих-железнодорожников и служащих, живших в селе. Вот, вожатым этого второго отряда и была Катя Пашкевич.

Конечно, в самое же ближайшее время среди шкотовских комсомольцев стало известно, что Борис Алёшкин является вожатым организованного им новонежинского отряда пионеров. Эта тема явилась поводом для разговоров и, естественно, для сближения Бориса, Нюси и Кати.

Как-то раз, сидя рядом на одной скамейке в зале клуба, они вели оживлённый разговор о своих пионерах. Такие разговоры не обходились без споров. Доказывая свою правоту по какому-то вопросу, Катя машинально положила свою руку на руку Бори. Это прикосновение обожгло его, как молния. Он безотчётно сжал её тоненькие пальцы и с каким-то нелепым восторгом посмотрел на неё. Взгляды их встретились.

Несколько мгновений глаза их как бы разговаривали, затем Катя вспыхнула, сердито выдернула свою руку, вскочила на ноги и, отвернувшись, сказала:

— Ой, я и забыла, а мне ведь надо скорее домой! До свиданья! — и прежде чем Борис успел что-либо сказать, скрылась в дверях клуба.

Наскоро простившись, кажется, так ничего и не заметивший Борис выскочил из клуба, чтобы догнать Катю, но её нигде не было видно. Однако, он не унывал, наоборот — то, что прочёл Борис в глазах Кати, хотя и смотрели они друг на друга всего несколько секунд, наполнило его сердце такой радостью, таким блаженством, ему вдруг стало так весело, как не бывало до сих пор никогда.

На следующее утро, вскочив на повороте в очередной товарняк, Борис уже ехал в Новонежино, чтобы вновь впрячься в довольно нелёгкую трудовую жизнь.

Посмотрим, как складывался день Бориса.

Ежедневно они с Фёдором по очереди дежурили на складе, принимая привезённые возчиками стойки. Мы помним, что работало в среднем 40–45 лошадей, делали они по три ездки в день и, следовательно, почти через каждые 10 минут прибывала новая подвода. Дежурный должен был сосчитать имевшиеся на ней стойки, выписать квитанцию возчику, затем замерить стойки, сложенные в штабель возчиком, по толщине верхнего отруба и по длине. Отклонения в размерах стойки допускались очень незначительные (1/2–1 дюйм), и если они обнаруживались, то стойка эта отбрасывалась и браковалась. Так как на каждой из них стояло клеймо артели, то вечером всегда можно было увидеть, у кого и сколько забраковано стоек.

Кроме длины, стойки браковались и при недостаточной толщине, и при кривизне — от прямой допускалось отклонение в 1–2 дюйма посередине. Для того, чтобы проверять кривизну, Дмитриев заказал одному из местных мастеров на все руки, стрелочнику Ефимову, несколько реек толщиною в дюйм, длиною немногим более 7 футов. На конце такой рейки была укреплена железная пластинка, выступающая в виде крючка. Накинув крючок на стойку, можно было сразу видеть искривление и определить длину стойки. Толщину измеряли обыкновенным аршином.

Эта работа требовала и большой аккуратности, и проворства, так что к тому времени, когда уезжала со склада последняя подвода, дежурный становился мокрым как мышь. Кроме перечисленного, нужно было каждую стойку пометить клеймом Дальлеса.

В этот период времени второй десятник сидел дома и подсчитывал всё намеренное за прошедший день. Он подсчитывал общее количество принятых стоек, это было необходимо для расчёта с заготовителями, затем подсчитывал объём стоек, принятых им за день в кубометрах, чтобы отчитаться перед конторой и составить план погрузки в вагоны, а затем ещё и в кубошаку, чтобы отмечать выполнение договора с японцами.

Погрузка в вагоны могла производиться только после того, как стойки будут приняты японским представителем, и он подпишет об этом соответствующий акт. Обычно во время погрузки представитель не присутствовал, он перепроверял принятый лес при перевалке его во Владивостоке на пароход. Приезжал этот представитель раз в две недели.

Первый раз ожидание его принесло Дмитриеву и обоим ребятам немало волнений, но всё оказалось до удивления просто. Представитель — высокий, одетый в какой-то чёрный клеёнчатый плащ с меховым воротником, японец прекрасно говорил по-русски. Он пришёл на склад, осмотрел предъявленные к сдаче штабеля стоек, что-то пробормотал себе под нос по-японски, затем достал из привезённого с собой чемоданчика изящный маленький топорик с клеймом, стукнул им по одной из стоек, и когда на ней появился какой-то иероглиф, передал топорик Борису, стоявшему рядом, сказав:

— Тебе, пожалуйста, проклейми оба эти штабеля. Я пять рублей дам.

Затем он повернулся к Дмитриеву:

— Где акт? Я подпишу, можно грузить.