Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 2

Амбулатория не работала уже несколько дней, так как фельдшер Чинченко был болен. Борис прошёл чёрным ходом прямо в квартиру Антона Ивановича. Там его, очевидно, не ждали, и появление врача внесло некоторое смятение.

Войдя в кухню, Борис увидел празднично накрытый стол, за которым сидели жена Чинченко — дебелая, солидная женщина лет пятидесяти и фельдшер заводского здравпункта Горностаев, самого Антона Ивановича не было. Завидев Алёшкина Пётр Кузьмич вскочил и стал поспешно прощаться с женой Чинченко. Приоткрыв дверь в комнату, где находился больной, он и ему крикнул прощальные слова. После этого Горностаев, беспрестанно извиняясь и пятясь как-то боком, поспешно выскочил в сени. Даже за это очень короткое время Алёшкин успел заметить, что фельдшер находился в сильном подпитии: движения его были порывисты, и равновесие он сохранял с трудом.

Жена Чинченко, с которой Борис почти не был знаком, стала зачем-то вытирать табуретку и приглашать его к столу. Он разделся и сказал:

— Спасибо, я только что позавтракал. Разрешите мне пройти к Антону Ивановичу и посмотреть, что с ним такое.

Чинченко, услышав голос Бориса, крикнул из своей комнаты:

— Пожалуйста, Борис Яковлевич, сделайте милость, уж посмотрите старика, что-то я расклеился совсем, больше недели валяюсь.

Алёшкин прошёл в комнату. Фельдшер лежал в постели осунувшийся, небритый несколько дней, укутанный двумя ватными одеялами. В комнате было душно и жарко.

— Здравствуйте, Борис Яковлевич, с приездом! Как, совсем или скоро опять уедете? — задал Антон Иванович, видимо, самый волнующий его вопрос.

— Здравствуйте, — ответил Борис и, решив поставить все точки над и, продолжал, — совсем, Антон Иванович, совсем! Решил ускорить строительство хирургического блока. Больницу расширим, так что работы нам прибавится, будем работать вместе. Поправляйтесь скорее, а пока дайте-ка я вас послушаю, раздевайтесь.

После опроса, осмотра, простукивания и выслушивания больного, Алёшкин пришёл к выводу, что у Чинченко воспаление правого лёгкого. Вынося это заключение, он пожалел, что в Александровке нет рентгеновского аппарата, чтобы подтвердить установленный им диагноз, а везти температурящего больного в Муртазово или Майское не было смысла. Тем более что, как решил Борис, кризис уже миновал. Чинченко сказал, что температура до 40 у него держалась несколько дней, а вот уже второй день, слава Богу, упала до 37,2 градусов. Лечился он аспирином, да чаем с сушёной малиной. Приходил Пётр Кузьмич.

— Да от него толку, как от козла молока, — заметил больной. — Он, кажется, и трубку-то держать разучился, а не то, чтобы в неё что-либо услышать.

Хотел было Алёшкин заметить, что в том, что Горностаев так опустился и дисквалифицировался, большая вина и его самого, да вовремя сдержался.

Во время обследования Антона Ивановича он выявил, что сердце у этого пожилого человека со своими обязанностями справляется неплохо, очевидно, разрешение пневмонии идёт вполне удовлетворительно. Если к этому добавить отхаркивающую микстуру и порошки белого стрептоцида, который Борису удалось достать в Москве, то фельдшер дней через десять встанет на ноги.

Взяв у больного ключи от аптечного шкафа, Борис прошёл в амбулаторию. Смешав из имевшихся настоек и кодеина необходимую микстуру от кашля, налил её в пузырёк и принёс Антону Ивановичу. Здесь он наказал его жене, чтобы она регулярно, три раза в день поила лекарством больного и давала ему порошки, которые он пришлёт. Аспирина и малинового чая больше пить не советовал.

— Хорошенько кормите мужа, он теперь есть будет. Курочку ему сварите, — сказал он на прощание. — А вы, Антон Иванович, лежите и не смейте вставать с постели, пока я вам не разрешу.

— Да, удержишь его, — сказала жена, — он завтра амбулаторный приём проводить собирается.

Алёшкин засмеялся:

— Ну нет, этого мы ему не позволим. Приём буду проводить я, а его с постели не спускайте, пока я не скажу. Спрячьте штаны и сапоги подальше, вот он никуда и не уйдёт!

Через полчаса Борис уже сидел в уютной, чистой и тёплой комнатке акушерки Матрёны Васильевны, где за весело шипевшим самоваром его уже ждали и обе сестрицы-старушки, и его Катеринка. После чая с очень вкусными пирожками, испечёнными Надеждой Васильевной (она любила кулинарить), все четверо засели за преферанс и проиграли до вечера. Их дочери под присмотром Нюры с кучкой собранных ими подруг играли дома, рассматривали привезённые папой подарки. Конечно же, Борис, помимо продуктов, материи и одежды, купил своим дочерям и книжки, и игрушки. Всё это было новое, московское, и потому возбуждало всеобщий интерес.