Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том 1

— Вот уже три года не курил русских папирос. В плену нам выдавали, да и то не каждый день, по две сигареты, набитых эрзац-табаком. Говорят, он из капустных листьев делается. Вот только с приходом ваших — нет, наших войск, разгромивших жилище бывшего начальника госпиталя, нам удалось получить в подарок несколько коробок настоящих гаванских сигар (у него их, оказывается, имелся большой запас), я и вам, товарищ майор, принёс одну коробку от нашего госпиталя, — с этими словами Рудянский поставил на стол небольшую коричневую коробочку, которую до этого держал в руках.

Тем временем был готов чай. Хлеб, печенье, колбаса, сыр и целая банка черносмородинового варенья украшали стол. Рудянский с удовольствием и ел, и пил. Чувствовалось, что давно он уже не находился в такой спокойной для себя обстановке.

С трудом дождался Борис конца чаепития, после которого обратился к своему гостю:

— Борис Алексеевич, вы позволите мне вас так называть? Нам с вами чинопочитание ни к чему. Меня тоже прошу называть по имени-отчеству. Расскажите мне, во-первых, как вы очутились в Таллине, а затем скажите, не нуждаетесь ли вы лично в какой-нибудь помощи.

— Да понимаете, Борис Яковлевич, уж очень не хочется ворошить это старое и такое тяжёлое, тем более что обо всём весьма подробно я изложил в докладной записке полковнику Скворцову, начальнику СМЕРШа.

— Кстати сказать, я ещё пока и не знаю, что это слово означает.

— СМЕРШ расшифровывается как «смерть шпионам», но мы все, да и они сами, больше привыкли к старому названию — Особый отдел.

— Вы меня простите, Борис Алексеевич, но то, что вы там написали, я не увижу. Расспрашивать Скворцова неудобно, а мне очень бы хотелось, да даже просто нужно, подробно знать вашу историю. Я ещё раз повторяю, что, может быть, я вам чем-нибудь помогу.

— Ну, хорошо, — вздохнув, сказал Рудянский, достал папиросу, закурил. — Тогда слушайте. В июле 1941 года начал формироваться наш медсанбат, в него вошли врачи различных московских клиник, в том числе и Института онкологии, где работал я. Ведь я окончил Первый мединститут ещё в 1922 году и был оставлен при нём на кафедре общей хирургии. В 1925 году перешёл в только что открывшийся Институт онкологии имени Герцена и работал там до начала войны. Наш медсанбат, где я был ведущим хирургом, придали одной из дивизий московского ополчения. В сентябре дивизия выступила из Москвы, заняла линию обороны где-то около Смоленска, туда же направился и наш медсанбат. Однако немцы прорвали линию обороны раньше, чем мы к ней подъехали, и мы наскочили на вражеские танки так неожиданно, что многие даже не успели повыскакивать из машин. Наша колонна в течение нескольких минут была разгромлена. Танки почти в упор расстреливали наши автомашины, хотя на всех имелись ясно обозначенные знаки красного креста. Пытавшихся убежать в лес (встреча произошла на лесной дороге) автоматчики, следовавшие с танками, расстреливали на ходу. Я и ещё несколько человек пытались спасать из горевших и опрокинувшихся автомашин женщин-врачей и медсестёр. Правда, вытащить удалось немногих, да и те почти все были ранены. Через несколько минут мы, а нас собралось врачей, санитаров и работников штаба, ехавших в случайно уцелевших машинах, человек сорок, были окружены немецкими автоматчиками, обезоружены (кое у кого, в том числе и у меня, имелись пистолеты), согнаны в кучу и отведены в сторону от горевших машин. В той стороне некоторое время раздавались автоматные очереди, а затем, когда всё стихло, к нам, уже разутым и почти раздетым нашими конвоирами, подошёл немецкий офицер, лейтенант, и на довольно чистом русском языке произнёс: «Кто вы есть? Комиссар?» — он ткнул в меня пальцем. Я ответил по-немецки, я довольно сносно знаю этот язык, ведь к началу войны я уже был кандидатом медицинских наук и сдавал экзамен по немецкому языку. «Нет, я врач-хирург», — и я показал белую повязку с красным крестом у меня на гимнастёрке. Если вы помните, в то время все медработники были обязаны носить такие повязки. «О-о! — воскликнул немец. — Вы говорите по-немецки, это хорошо. Будете переводчиком». Через меня он расспросил остальных (как потом выяснилось, спаслось 47 человек, всего в медсанбате было 224), кто и какой специальности. Ни одного из политработников медсанбата — ни комиссара, ни политрука в живых не осталось. Искал этот лейтенант коммунистов, но, хотя среди спасшихся и было несколько партийных, их не выдали.