Неодолимые

В короткие часы отдыха ребята шумно, наперебой обсуждали свои мирные профессии. И только Сашка Родимцев отмалчивался. Запала ему в душу недавняя беседа командира с красноармейцами о международном положении, о том, что «толстосумы капитализма спят и видят, как бы задушить молодую республику, да и недобитые «бывшие» кое-где за кордоном воду мутят. Словом, глаз надо держать востро, варежку не разевать». И когда сослуживцы донимали его вопросами о демобилизации, он только загадочно улыбался и отнекивался: «Не завтра же, братцы, портянки сушить, еще подумаем, куда на гражданке податься». И только ротный знал, что мечтает Александр выучиться на красного командира, остаться служить в армии. Даже рапорт подал, ждет вызова в военное училище им. ВЦИКа для сдачи экзаменов.

3

Лето в том году выдалось жаркое, засушливое. Солнце пекло нещадно, будто задумало все вокруг расплавить, испепелить, иссушить, уничтожить, превратить в пыль. Улицы Москвы, покрытые асфальтом, становились мягкими, как желе. Даже вечером, когда раскаленное солнце нехотя опускалось за горизонт, а сиреневые сумерки надвигались на город, прохлада не спешила к людям.

Было часов одиннадцать вечера, когда к перрону Казанского вокзала, пыхтя и отдуваясь после длительной дороги, подполз видавший виды старенький паровозик, притащивший небольшой состав из обшарпанных вагонов. На привокзальную площадь, несмотря на позднее время, хлынул разношерстный люд.

Седой дедок с бородой клинышком, в белом парусиновом картузе и таких же парусиновых ботинках, в малиновой косоворотке, перепоясанной узким кожаным ремешком, с трудом волок две сумки с огромными арбузами.

Молодой рыжий здоровяк, косая сажень в плечах, на котором лезла по швам модная голубая майка, небрежно помахивая тугой связкой сушеной рыбы, издававшей приятный соленый запах раздольной реки, пытался на ходу прикурить папиросу.

Шумная стайка цыган, высыпав на перрон — в цветастых ярких юбках, красных, синих, черных, желтых косоворотках и в начищенных дегтем сапогах, с уснувшими на руках ребятишками, с тюками, с гитарами, с какими-то коробками — приглушенно зашумела, обсуждая свои житейские проблемы.

Пожилая тетка с перекинутыми через плечо и связанными между собой огромными котомками, в которых, прикрытые огромными лопухами, краснели ядреные помидоры, боязливо озираясь на шумную толпу цыган, быстро-быстро поспешила к выходу, не обращая внимания на тяжесть котомок и небольшого сундучка с замком, который она тащила в левой руке.

Последним из вагона вышел коренастый красноармеец. Форма на нем, хотя и была старенькая, выцветшая до такой степени, что трудно было определить ее первоначальный цвет, была аккуратно отглажена. В левой руке военный держал небольшой деревянный чемоданчик, в котором умещалось все его житейское имущество, на правой висела тугая шинельная скатка.

Хорошо начищенные ботинки и плотно накрученные обмотки свидетельствовали о том, что армейская четкость, дисциплина и аккуратность были в почете у военного. Взглянув на привокзальные часы и секунду подумав, он решительно направился к постовому милиционеру.

— Мне надо в Кремль, как туда добраться?

Милиционер молча оглядел с ног до головы красноармейца, недоверчиво спросил:

— По какому делу?

— По служебному, — решительно отчеканил приезжий.

Милиционер в нерешительности потоптался на месте, прикидывая про себя, как поступить, но решительный тон собеседника, его ладная, крепкая фигура, доверчивый, располагающий прищур добрых глаз отбросили в сторону сомнения, случайную подозрительность.

— Садитесь на трамвай с красным номером, они еще ходят, и езжайте до центра. Кондуктор подскажет, где сойти.

Немного еще поразмыслив, он с сомнением добавил:

— Только вряд ли вас туда пропустят. А вообще попытайтесь.

Красная площадь ошеломила Александра. Строгая, деловая, она заставляла каждого, как показалось шарлыкскому парню, подтянуться, прежде чем вступить на святое место. Вот она, Кремлевская стена, дорогой и близкий сердцу каждого советского человека Мавзолей, нарядные купола собора Василия Блаженного, Лобное место. Вроде бы здесь все так, как много раз видел на фотографии, в кино, и вроде совсем по-другому, словно впервые увидел. «Ну вот, я и приехал, — шепотом произнес красноармеец. — Здравствуй, Москва!»

Дежурный по училищу тщательно проверил документы вновь прибывшего, накормил плотным ужином, направил в казарму. И хотя дальняя дорога и позднее время давали о себе знать, Александр не мог долго заснуть — столько мыслей, душевных переживаний обрушилось на него. Человек молчаливый, малоразговорчивый, уравновешенный и спокойный, он и виду никогда не показывал, что волнуется, переживает. Ребята на действительной службе часто говорили ему: «Не поймешь тебя, Саня. Понятно же, что тебе это не по душе, а ты и виду не подаешь, молчишь, вон лишь жилка на шее ходит».

— Выдержке учиться надо, — улыбаясь, отвечал Александр. — Нам, военным, без выдержки никак нельзя.