Неодолимые

Комдив без карты, без бинокля, без стереотрубы, с закрытыми глазами представлял изломанную, трудно поддающуюся геометрическим терминам линию обороны дивизии. И все же в этой кровавой чехарде, в этом неутихающем гуле уличных боев его больше всего сейчас волновал один дом — четырехэтажный на площади Девятого января, тот самый, в который два дня назад ушел черноволосый крепыш сержант Павлов со своими разведчиками.

Вот и сейчас генерал вернулся в штаб-штольню со своего наблюдательного пункта, оборудованного в верхних этажах мельницы. Сбросил солдатский бушлат, расстегнул портупею, подсел к щербатому, сколоченному из неотесанных досок столу. Адъютант молча подставил котелок с борщом.

— Убери и не лезь, когда не просят, — грубовато одернул он молодого офицера.

Адъютант обиженно собрал нехитрую трапезу, отнес в угол блиндажа. Таким Родимцева он еще не видел. В голосе комдива звучала не просто резкость, а какая-то невесть откуда появившаяся грубость.

Родимцеву самому стало не по себе: «Этак нервы каждый распустит, зверьми обернемся, не хуже собак друг на друга кидаться станем». Но сдерживать себя не мог, словно какой-то черт залез ему в душу. Обнаружив, как ему показалось, неряшливость в оперативной карте, резко отодвинул ее в сторону.

— Хоть карту-то можете сделать нормально? — ни к кому не обращаясь, рубанул он.

Спокойный, уравновешенный полковник Бельский молча взял карту, удивленно переглянулся с сидевшим здесь же комиссаром дивизии Вавиловым, затем собрал цветные карандаши и перешел в угол, где было оборудовано его рабочее место.

Теперь они остались вдвоем: командир дивизии Родимцев и комиссар Вавилов. Сидели молча, в упор глядя друг на друга. «Сейчас мораль будет читать, что с людьми груб, что в тяжелой обстановке выдержка нужна, что люди устали», — подумал Родимцев. И вспомнил первый военный год, первого своего комиссара Чернышева, вспомнил, как они спасли воздушно-десантную бригаду. Он еще пристальней впился взглядом в Вавилова: «Вообще-то, мужик стоящий, настоящий коммунист. И как это в нем сочетаются и природная интеллигентность и военная строгость? К молодому подсядет — словно батя, добром беседует. С пожилым разговор заведет — словно старший сын с отцом совет держит. А говорит как. Начнет издалека, и любому покажется, что вроде все это уже слышал. Но чем дольше говорит, просто, без выкрутасов, тем все внимательнее его бойцы слушают. Такой один — поболее гаубичной батареи стоит. Ишь, насупился сидит», — немного успокоился комдив.

А комиссар, собиравшийся прилечь на полчасика поспать, остался за столом, обдумывая, как бы лучше подойти к комдиву, понять его. «Что-то с ним сегодня случилось, — размышлял комиссар. — Тихона разделал под орех, на адъютанта накричал. Такого за ним не водилось ни при каких обстоятельствах. Нет, конечно, завсегда мог отругать, слово солоноватое разгильдяю подпустить, но чтобы без причины… Вот сидит, насупился, даже волосы вроде дыбом встали… — Комиссар уже не раз замечал, что когда комдив не в духе, когда его что-то гнетет, его буйная шевелюра становилась неподатливой, топорщилась. — Наверное, думает, что уму-разуму учить стану, за грубость выговаривать. А чего выговаривать — устал мужик. Да и как только еще выдерживает эдакое напряжение. Потерь, потерь-то сколько. Каждый день кипы похоронок отправляем. А они ведь не просто так, не в никуда идут, а по адресам — к отцам, матерям, женам. И сколько их еще придется посылать туда, на противоположный берег. Он рядом, рукой подать. Открой дверь штольни — и в нескольких шагах Волга, переправа. Переправа-то есть, да только работает она в одном направлении — в Сталинград».

Комиссар знал, что из города без письменного разрешения комдива ни один человек не имел права переправиться через Волгу. Вчера Вавилов даже отошел в угол, когда стал свидетелем разговора комдива с молодым санинструктором. Это была девушка. Она просила, умоляла отправить раненых на тот берег. Комдив спокойно потребовал заключение дивизионного врача.

— Да оно будет, товарищ генерал, будет, давайте сейчас отправим…

— Характер ранения? — строго переспросил генерал.

— Легкое, — потупилась санинструктор.

— В медсанбат, здесь лечите, — коротко отрезал комдив.

Да, он, комиссар, хорошо знал характер Родимцева. И все же в который раз задавал себе вопрос: «Отчего он сегодня не такой, как всегда?»

— Александр Ильич, тут артисты приехали, — начал он разговор.

— Это хорошо. А я, Михаил Михайлович, отца вспомнил, — не стал дипломатничать генерал, — сколько его помню, никогда он голос не повышал. Вот выдержка была.

— А ты, не в пример ему, Александр Ильич, за пять минут двоих отчекрыжил…

— Прямо не знаю, какой бес попутал, Михалыч. Теперь неделю сам не свой буду.

— Устал, что ли?

— Устать не устал, да и это не оправдание, держать себя в руках всегда надо.