Неофеодализм

говорить одно, а показывать другое – Aliud dicitur, aliud demonstratur (лат).

Средневековый символизм представлял собой нечто вроде «умственного короткого замыкания». Причина легко оказывалась следствием. Символ, указывавший на трансцендентную реальность, сам становился реальностью. Хёйзинга пишет («Осень Средневековья»):

«Как только Богу придан был представимый образ, всё\ что от Него исходило и обретало в Нем смысл, должно было также сгуститься, кристаллизоваться в сформулированных идеях».

Всякий исторический или литературный эпизод тяготел к кристаллизации в притчу, всяческое высказывание стремилось к сентенции. И появились девизы. Это уже не кристаллизация мудрости, но кратко и точно сформулированное кредо – личное правило. Эмоциональную скупость кредо компенсирует обрамляющая его эмблема. Они вместе – девиз и эмблема, – стянутые петлей взаимного влияния, представляют собой символ. Трансформация эмблем в результате династических браков – обычное дело, но не простое. Эмблема должна быть лаконична настолько, чтобы, будучи выражена на всех языках, она все же оставалась невыразимой, а девиз должен быть конкретен в той степени, которая позволяет ему оставаться двойственным и недостижимым.

При таких требованиях аллегорическое изображение заводит фантазию в тупик: эмблема ограничивается смыслами девиза, а девиз – образами эмблемы. Решение было найдено путем установления формальных правил геральдики. Теперь геральдический символ обрёл структуру, состоящую из ядра (кредо), периферии (эмблема) и геральдических канонов (формальных процедур). Формализм, как жесткий рациональный принцип, утвердил себя во всех аспектах средневековой деятельности.

Из чувственного средневекового восприятия возникает благородный и величественный образ мира, который представляется единой огромной символической системой.

Ощущение вибрирующей сопричастности, проникновения, слаженности при взгляде на мир возникает вдруг при самых обычных обстоятельствах. Это подобно разнице между тем, как смотришь на кого-либо – беспристрастно или со страстью во взгляде. В такие моменты даже самые обычные вещи исполняются смыслом. Для средневекового сознания любая вещь была бы бессмыслицей, если бы значение ее исчерпывалось функцией и ее внешней формой. Символическое восприятие ведет от отдельных импульсивных и чувственных решений к постоянным жизненным убеждениям. И эти убеждения складываются в связную рациональную символическую систему.

Средневековые христиане умели трезво и расчетливо осматривать земное в констексте небесного, чудесного и магического. Самые разные диковины – mirabilia – возбуждали интерес и служили неким основанием для удержания расчета и фантазии в связном, дееспособном состоянии.

2.5. Рациональное основание символизма

Средневековое воображение стремилось рассмотреть порядок и строй за яростным бурлением средневековой жизни. Окружающие вещи не вызывали доверия – они случайны, они быстротечны, – и они вовсе не таковы, какими кажутся. Незыблемость, порядок и гармония – вот та модальность на которой Господь Бог собеседует с человеком.

Из потребности в таком диалоге с Богом появилась схоластика. Слово «схоласт» происходит от латинского scholasticus – ритор, учитель красноречия, студент. По какой-то причине образованные горожане или духовные лица посвящали большую часть своей жизни написанию ученых книг и продвижению своих идей. Они были движимы внутренней потребностью в ясных и определенных представлениях. Эти представления формируются из авторитетных источников (auctoritates): в первую очередь – из канонических книг Библии, представлявших аргументы «надежные и неопровержимые» (proprie et ex necessitate), затем – из учений отцов Церкви, представлявших аргументы «надежные», но лишь «вероятные», а также из трудов «философов», представлявших аргументы «не вполне надежные» (extranea) и по этой причине не более чем вероятные.