Неоконченный роман. Эльза

Старый взволнованный континент. Крутизна обжитая.
Мы идолов новых себе создаем, и на время
Повсюду стоят алтари неписаных этих религий,
Так много, что это походит на тайное их оскверненье.
Я Европу проехал,
Я повсюду на старые камни присаживался ненадолго,
Я задерживался на земле моих снов,
Сколько раз я в Антверпене видел жар волос твоих, о Магдалина.
А в Страсбурге — Синагога с завязанными глазами[3]

,Словно в песне о том, кто убил своего капитана.
В Сен-Мигеле скелет, а в Генте «Несенье креста».
Симметрический Бат, что похож на Вандомскую площадь,
Рона, как перевозчик безумный, к Алискану сплавляющий трупы,
И желтый прекрасный Дунай,
И холмы где-то между Лозанной и Морж, где стоят виноградников
                                                                         синие стены,
И террасы Юзе, где юный Расин встречал восхожденье луны,
И сосны Соспеля, сожженные словно затем, чтобы навеки стереть
                                                  след изгнания, след Буонароти[4].
Есть и земли, чье имя я в памяти не сохранил,
Есть вокзалы, где я потерял два часа, ожидая экспресса,
Города, что остались в глазах лесосплавом по рекам
Да пустынями складов в порту, где зимой сохраняется лес строевой.
Есть высокие водонапорные башни в горах,
Есть деревни пшеницы и солнца,
Есть районы шумящих ключей, где — не знаю, туда на машине я
                                        заехал однажды без карты, и больше
                                          уже никогда я дороги туда не найду.
Есть пылящие светом дороги по гребню горы,
На уступе скалы есть часовня тенистая, та, где смирился Карл
                                                                               Пятый.

Я пределы свои стремился познать

И не только от Броселианда или Дунсинана,
Но от Черного Леса и до Океана,
Ибо есть в моих жилах Италия,
А в имени есть испанских долин виноград.

Разве я не из этих вишневых владений?

Где же место мое? Где же прошлое близких моих?
Говорят, что у женщин из нашего рода
Очень длинные ноги с короткой ступней,
Завитки на затылке — они этим очень горды.
Под прозрачной и светлою кожей — о львицы! —
Розовато струится ломбардская кровь Бильоне.
Склонность плакальщиц драматизировать слово
В лад глубокому эху надгробных речей,
Этот голос, звучащий вчера, глуховатый и нежный,
Жан-Батист Массийон из ийерской семьи,
Может статься, и я из этого древнего мира?
Где же ключ? Где ответ? Вот и езжу я взад и вперед.
Нужно ли оборачиваться постоянно
И всегда озираться назад?
Я опять пересек и опять пересек всю Европу.

     таскал я в своем багаже

Несколько книг, переплетенных в огонь.
Их издало издательство Кэ де Жеммап,
Как было написано сверху.

Говорили они о стране, что полгода засыпана снегом, где ветер

                                                       свистит, продувая насквозь
                                                     деревянные избы крестьян и
                                                    дворянских домов колоннады.

Новостроек некрашеные частоколы, как серые зубы.

Весь в лохмотьях народ государства, которое глаз не смыкает,
                                              деля на двоих папиросу, оружье
У каждого человека в руках
И газеты на стенах.

И разруха, и песни.

Говорили те книжки, которые пахли запретом,
Языком опьяняющим и суровым, как отреченье поэта.
О абстрактный словарь неиспытанного испытанья!
Я читал эти книги, но мало еще понимал.
Так солдаты, стоящие у обелиска Луксора,
Видят вязь человеческих знаков,
Непрочитанных идеограмм,
Говорящих, наверно, о чем-то простом. И не слышат,
Как проходит полями весна. И не видят
Городов митингующих, полных до края опять закипающей страстью,
Разрухой и песнями…
Так кто из людей этих прав?
Перепутались трудные их имена в мираже Революций.
Я теряюсь в расколах.
Кто прав?
Я нуждаюсь в песочных часах сабинян,
Я жажду евангельских истин,
Потому что я взялся за Ленина, словно
Средневековый схоласт за житие Августина святого.
Ленина я достаю из своего чемодана
В Ля-Сьота́, в Устари́це или в Сен-Пьер-де-Кор.
Многое в нем для меня еще смутно,
Ибо написано самым простым языком.
Может быть, позабыл я простое значение слов?
Каждым обыденным словом той книги я невежество мерю свое.
Значит, я должен,
Значит, я должен за все это взяться сначала.

Все претворить —

Разруху и песни.