Неоновая библия

– Только посмей хоть слово об этом кому-нибудь рассказать. Попробуешь – у тебя будет много хлопот. Понял? – Ногти ее впивались мне в загривок. Дышала на меня она жарко, и от нее все так же скверно пахло. – Никому ни слова.

Я кивнул, отчасти – в облегчении, и не понял, почему Миссис Уоткинз велела мне не болтать. Я-то думал, мне придется ее умолять надо мною сжалиться. Только став значительно старше, я понял, что́ Комитет штата по образованию с нею бы сделал, если б я только рот открыл. Как подумаю, до чего я тогда был благодарен, так самому смешно.

Миссис Уоткинз унесли, а я забрал свою тетрадку и цветок Тети Мэй и ушел. По школе еще бродило несколько человек, они обсуждали несчастный случай, который теперь выглядел так, что Миссис Уоткинз просто споткнулась о стул. Горожане поверили бы всему, что б Миссис Уоткинз им ни сказала, – то есть почти все, если не считать редактора газеты, который был довольно сообразительным дядькой из какого-то колледжа на востоке. Когда он написал об этом несчастном случае с тоном какого-то подозрения, пошли разговоры, что Мистер Уоткинз организует против него сбор подписей. Но этого так и не произошло, потому что, наверное, Мистер Уоткинз сообразил, что горожанам себя представлять он может только через газету.

Меня останавливали какие-то старушки и говорили мне, до чего я прекрасный парень, что побежал к врачу и проявил такую заботу о благополучии Миссис Уоткинз. К тому времени как я дошел до Главной улицы, новости обо мне уже облетели весь городок. Те, кто меня узнавал, останавливали и гладили меня по голове, и так они меня задерживали, что когда я добрался до подножия нашей горки, уже стемнело.

Тут я вспомнил про Папку и принялся о нем думать, пришел ли он домой. Высыпали ранние звезды. Луна висела у вершины горки, когда я задрал голову, и была она полной и яркой. От нее тропка и листва выглядели серебряными, как первый снег. Бывали вечера, когда высоко в соснах уже пели птицы. Одна так: «Чи-вут, чи-вут, чи-вут», – долго и затянуто, похоже, будто человек умирает. Я слышал, как эта песенка звенит по всем горкам – ее подхватывали и другие птицы. Две или три пролетели поперек луны в небе на встречу с другими в верхушках сосен на северном склоне долины. Вот бы и мне так уметь и полететь следом за этими птицами, и оказаться в двухстах футах над горками, и заглянуть в соседнюю долину, где я никогда еще не бывал. А потом оглянусь на городок с верхушки трубы Реннингов. И весь новый городок осмотрю, и увижу все новые здания в нем, каких раньше не видывал, и улицы, по каким никогда не ходил.

Ночь была той порой, когда наружу выходят все зверюшки, что живут на горках. То и дело они перебегали тропку, а иногда я через кого-нибудь чуть не спотыкался. Странно, что они так боятся людей, хотя настоящие враги у них – кто-нибудь вроде них самих. На них я не злился, поскольку знал, как это – до самых костей бояться кого-нибудь, – да и жалко мне их как-то было, потому что уж мне-то больше не нужно беспокоиться о своем враге.

Когда я дошел до дома, в нем везде горел свет, а Тетя Мэй сидела на крыльце. Я ее поцеловал и отдал цветочек, а она посмотрела на него так, будто он ее детка. Перво-наперво я у нее спросил, дома ли Папка.

Она оторвала взгляд от цветка и ответила:

– Да, он вернулся домой. Он все еще в темноте за домом, землю пахать пытается. У матери на кухне еда готова.

Тетя Мэй зашла за мной в дом и спросила, почему я так поздно. Правду я ей рассказывать не стал, но ответил, что бегал за врачом для Миссис Уоткинз, когда она зацепилась за стул, и как люди останавливали меня на улице и поздравляли. Тетя Мэй вся расцвела и сказала, что мной гордится, пускай даже Миссис Уоткинз много раз ее обижала.

Мама выглядела немного слабенькой, но, увидев меня, обрадовалась. Я не думал, что в доме найдется поесть – после того, что́ она при мне говорила Папке. Она сказала, что грабли и кое-какие семена он продал, и на это они купили немного еды. А потом умолкла. Когда Тетя Мэй рассказала ей обо мне в школе, она ответила:

– Это славно, – и вновь смолкла.

Все время, пока я ел, она просто смотрела в стену и водила пальцем по клеенке. Тетя Мэй, казалось, понимала, что разговаривать ей не хочется, поэтому и я ничего не стал говорить. Тише я за всю свою жизнь не ел, но грустно мне при этом не было. Я думал, что о властях штата Миссис Уоткинз мне сказала просто для того, чтоб меня напугать, а сама собиралась зайти в пустую комнату, чтобы расправиться со мной единолично. Интересно, что бы она мне сделала, не упади она и не ушибись. Интересно, что она поделывает сейчас в больнице. Ну, во всяком случае, чтоб это разузнать, проведывать ее я не пойду.