Ночь казалась такой, что никогда не посветлеет, а ветер никогда не стихнет. Я сидел на полу рядом со своим ржавым поездом и чувствовал, как ветер задувает в щели в стене и дырки вокруг окна. Руки у меня все стали в мелких пупырышках, на ногах я их тоже ощущал. Не знаю, почему, но я все время думал про Джо-Линн и тот вечер среди новых домов, и вот интересно, что она сейчас поделывает и где она. Но все время я еще и боялся, еще и думал, что же мне теперь делать.
Как же похоронить Маму? Я не знал, куда писать Тете Мэй. Она бы сказала мне, как поступить, но я не мог до нее докричаться. Еще я думал о том, сколько стоит кого-нибудь похоронить. Денег у меня почти совсем никаких, кроме тех, что дал мне в конверте Мистер Уильямз, а на них ничего не сделаешь. Если нет денег кого-нибудь похоронить, о таких заботится штат и хоронит их где-то в столице безо всякого имени на камне. Маме туда отправляться нельзя, а неделю ждать, пока не получу весточку от Тети Мэй, я тоже не мог. Так или иначе нельзя ждать неделю, чтобы кого-то похоронить.
Наконец возник свет – сперва жидкий и розовый, потом красный и сильный. Я встал и спустился, потому что проголодался. В кухне еще оставалось несколько яиц, поэтому я одно поджарил и съел, но оно пролежало на сковородке слишком долго и снизу стало бурым и жестким. Желток на вкус был сливочным и хорошим, а вот белок мне пришлось жевать долго, пока он не прожевался и я не сумел его проглотить.
Когда день весь разгорелся, я понял, что будет он ранним зимним – с ярким синим небом и холодным ветерком, дующим по горкам. Вышло солнце, поэтому я надел пальто, вышел и сел на задние ступеньки. Не хотелось мне сидеть в доме, а тут я, может, придумаю, что мне делать дальше, да только ум у меня никак не успокаивался на чем-то одном. Пока я там сидел – думал о целой куче разного, и только одно стало мне ясно.
Я достал лопату, которую покупал еще Папка, когда начинал засаживать росчисть. Лежала она под домом, вся заржавленная, а рукоять в паутине, поэтому я ее протер куском бумаги перед тем, как взяться. Выйдя на росчисть, я никак не мог решить, где начинать копать. Там много мест хорошо смотрелись. Наконец я выбрал участок между двумя красивыми соснами, где было темно, а ветер вычесывал так, что от него осталось лишь легкое дуновение. Глина оказалась мягкой, поэтому копать было легко. Трудность у меня возникла только с корнями, но выяснилось, что их не так уж много, и обламывались они довольно чисто, когда я рубил их лезвием лопаты. В яму ветерком сдувало хвою и шишки, а еще немного листвы с кустов. А на кучку глины, росшую там, где я ее наваливал, их наносило еще больше. И камни мне попадались, но небольшие, просто мелкие серые осколки.
К тому времени когда я докопал, потеплело, но ветерок все равно дул в соснах. По солнцу я понял, что время к полудню. В яму не падало теперь никаких теней, кроме тех, что отбрасывали сосновые ветви сверху, а у стволов не было никакого темного близнеца, какой за ними таится. Утро закончилось. Я снова проголодался, поэтому зашел в дом и отыскал в кухне еще банку. Там оказались одни помидоры. Я их съел из банки, не разогревая, а их надо бы посолить.
В доме было холоднее, чем снаружи. Окна я оставил закрытыми, и холодный воздух после ночи задержался на всем. Схожу наверх немного погодя, подумал я, и заберу ее, а пока лучше просто на кухне посижу. И как раз когда я допивал воду из стакана – услышал, как что-то движется по переднему крыльцу, открылась дверь. Тетя Мэй держала на кухне старое Папкино ружье – вдруг кто-нибудь или какой зверь зайдет, когда она там одна с Мамой. Я так и не понял зачем, потому что на горках никаких таких больших зверей не водилось, а люди к нашему дому и близко не подходили, но теперь я взял из-за плиты ружье, хотя ни разу в жизни из него не стрелял.
По шагам в коридоре я понял, что это мужчина. Затем он кашлянул и тем нарушил тишь и холод в доме. Ружье я поставил у кухонной двери, а сам вышел в коридор.
– Здравствуй, Роберт.
То был проповедник.
– Меня зовут Дэвид. – Интересно, что он делает у нас дома?
– Дэвид. Прошу прощения. Просто я давно уже не вижу вашу семью в церкви.
Я ничего на это не сказал, а когда он увидел, что разговаривать с ним я не намерен, – продолжил:
– Что ж, я вижу, сынок, твоя тетя уехала, а потому не стану ничего откладывать в долгий ящик, как говорится. Я здесь от имени штата, сынок. Ты ведь знаешь, что твоей матери нужно местечко получше, а сам ты о ней тут заботиться не сможешь. Когда здесь жила твоя тетя, все было иначе, но раз ее теперь нет…
– Вам чего надо? – Я не сводил с него глаз, а он осматривал все вокруг, а на меня даже не глядел.
– У меня сейчас машина стоит у подножия холма, и я готов отвезти ее в очень славное местечко неподалеку. Ты знаешь, о чем я говорю. Она там будет счастлива, сынок. А здесь ей не место быть одной с мальчиком и больше ни с кем. Так что будь добр, собери несколько ее чистых платьев. Так, а сама она сейчас наверху? Проводи-ка ее сюда вниз. А я пока посижу в передней комнате, подожду.