Неоновая библия

Я поднялся на самый верх и двинулся по коридору, но споткнулся о что-то жесткое, как мне показалось через ботинок. Я остановился и попробовал рассмотреть, что там лежит, но в темноте уже ничего не мог разобрать, поэтому на ощупь я добрался до лампочки, которая была там у нас на стенке. Дернул за шнурок и оглянулся – и увидел такое, что мне показалось, оно не настоящее. В коридоре лежала Мама, а у нее изо рта текла кровь. Вытекла она на ступеньки, потому что пол так наклонялся, и вот ее-то я нащупал рукой. Я посмотрел на пальцы. Кровь въелась в трещинки и уже подсыхала там, где размазалась тонко. Я вытер руку о штаны и подошел туда, где лежала Мама. Страшно было даже посмотреть на нее. Я подумал, что она умерла, но присел и потрогал ее за руку – та была еще теплой, и я слышал, как громко она дышит. Кровь налипла ей в волосы и растеклась вокруг мелкой лужицей. Я положил руку ей на рот, чтоб больше не выливалось, но когда убрал руку немного погодя, все, что я удерживал, сразу вылилось и плеснуло волной ей на сторону лица и шею, и граница лужицы на полу расползлась еще шире.

Ум вроде как не мог мне подсказать, что делать. Я подумал было, что у меня подбородок начинает впадать, как бывало, когда я был маленький, но я знал, что сейчас я слишком взрослый, чтобы плакать. Нужно было постараться и придумать, что мне полагается делать с нею в таком состоянии. Где-то я слышал, что когда у людей так, их нельзя передвигать, но я же не мог оставить ее на полу, потому что становилось холодно. Я склонился к ее лицу и начал произносить:

– Мама, Мама, – но она не шевельнулась, поэтому я подсунул под нее руки, одну под спину, другую под ноги, и перенес в комнату, где она спала. Хотя Мама была такая худенькая, а кожа у нее на вид так растянулась, она была тяжелой, и один раз я побоялся, что уроню ее. Всю дорогу до комнаты кровь капала у нее с платья и не переставала литься изо рта. Волосы у Мамы висели, и у самой головы они были совсем белые, но там, где они полежали в лужице на полу, теперь покраснели, и кровь капала с их кончиков тоже.

Я положил ее на кровать и накрыл ей рот одеялом, чтобы оно впитывало кровь. Справившись со всем этим, я сел на краешек кровати и стал смотреть на Маму. Рука ее была совсем рядом с моей, поэтому я провел по ней пальцами и взял ее ладонь, подержал. Интересно, что с нею стряслось? Теперь я впервые по-настоящему задумался об этом. Изо рта идет кровь. Я немножко покачал кровать и позвал Маму по имени, но она не ответила. Ветер все дул и дул вокруг дома, а передняя дверь снова хлопала и гремела где-то вдали.

Теперь вот я испугался и не знал, что мне делать. Где искать врача и чем я буду ему платить? Те деньги, что были у меня в доме, нужны нам на еду. А врачи недешевые, особенно для чего-то такого, что, похоже, дорого обойдется. Домой к себе мы врача не вызывали, и я не знал, где его берут. Может, подумал я, если подержу Маму в покое, утром ей станет лучше. Кровь у нее течь перестала, поэтому все вроде бы ничего, но теперь в крови оказалась вся постель, и простыни начали слипаться. Я сбегал за мокрой тряпкой и вытер ей лицо и шею, убрал с нее всю кровь, которая не слишком прилипла.

Вытирая Маме вокруг рта, я посмотрел на нее. Это была не Мама, вся бурая и высохшая, вся в липкой крови. Я провел рукой ей по лбу, как делал, бывало, когда тот был белый и мягкий, но сейчас он был сухой, твердый и темный. Дышала она с трудом, а иногда звук раздавался, словно вздох, как будто она давилась. Кровать казалась теперь велика для нее, такой маленькой и сухонькой при свете, что падал в дверь из коридора, при тусклом желтом свете, от которого она выглядела еще хуже.

Потом я заплакал, а не хотелось. Нужно было придумать, как с нею тут поступить, а Тети Мэй нету. Моя мать умирала. Я это знал и ничего не мог с этим поделать. Ветер лишь дул холодом и сильно бил в окно комнаты. Тут на горке кроме нас с Мамой был только он. Я закрыл глаза руками, будто боялся, что меня кто-нибудь увидит и решит, что я для такого уже слишком вырос, и плакал так, как не плакал за всю жизнь, даже когда был маленький. Никак не мог остановиться и все пытался отдышаться, но на ум мне пришло все, что стало не так, и я уткнулся головой в Маму на кровати и обнял ее и плакал у нее на жесткой груди, как случалось, когда та была полной и круглой.

И почувствовал, как она дрожит. Что-то вынудило меня поднять голову и посмотреть ей в лицо – губы у нее шевелились. Я попробовал понять, что она произносит, но они просто немного подвигались, не издавая ни звука, сухие и потрескавшиеся, кровь на них запеклась. Ветер задул сильней и громче, поэтому я придвинул голову поближе к ее лицу, чтоб услышать, и она сказала:

– Фрэнк, – и дыхание остановилось, и она притихла у меня под руками.

Всю ту ночь я провел в комнате, где у меня стоял поезд. Ветер выл и свистел, и тряс весь дом, а я боялся. В соседней комнате моя мать мертвая, на ней одеяло. В доме было холодно – и в комнате, где я сидел, и в соседней тоже, только я думаю, что в той холоднее.