Неоновая библия

Ждали мы там, казалось, целый час, пока автобус не пришел. Потом я услышал, как он ревет где-то вдали, и вышел на середину улицы подать знак водителю, когда он подъедет ближе. Остановился он чуть ли не в квартале от нас. Я подхватил чемодан, и мы оба побежали туда, где уже дверь открывалась. Тетя Мэй встала на первую ступеньку, а потом снова спустилась и поцеловала меня, а я поцеловал ее. Хотелось сказать ей, чтоб никуда не ехала, но я отдал ей чемодан, и дверь закрылась. Где-то из темноты внутри, видел я, она мне махала. Я помахал в ответ и улыбнулся. Потом завелся мотор, и автобус тронулся. Вонь от него попала мне в нос, поэтому я шагнул на тротуар и смотрел ему вслед, пока он не скрылся за дальней горкой, и после этого Тетю Мэй я больше не видел.

Девять

Уже темнело, когда я вернулся домой. Всю дорогу наверх по тропке я думал о том, сколько мне ждать, пока не получу от Тети Мэй билеты, и что же нам делать, пока они не придут. Ветер уже поднялся сильный. И холодно стало, поэтому ближе к дому я уже побежал. Закрыл глаза, потому что дорогу знал наизусть, и не открывал их, пока не услышал, как под ногами у меня хрустит шлак.

Вернувшись в дом, я закрыл все окна, потому что каждую комнату продувало ветром, как на улице. Разжег старую печку на кухне, открыл банку кукурузы и вывалил в кастрюльку. Потом мне стало интересно, где Мама. Я открыл заднюю дверь и позвал через ветер, но потом вспомнил, что она никогда не отвечала, если ее кто-нибудь звал, да и все равно домой приходит сама, когда темнеет. Пугала ее темнота.

Наверное, она где-то наверху, поэтому слишком уж тревожиться я не стал. Когда кукуруза подогрелась, я ее вывалил на тарелку и положил в нее масла, взял хлеба и поел. Из-за угла кухни свистел ветер, и я слышал, как сосны у Папки на росчисти хлопают друг дружку с этим своим резким шелестом. Я уже видел, какой горка будет наутро – везде хвоя и мелкие веточки, а сдутую листву от кустов наметет повсюду. Весь шлак будет покрыт зеленью отовсюду, а зверушки сдуреют. У них так от ветра всегда.

Доев, я поставил тарелку в раковину со всей остальной посудой. Посмотрел на все грязные тарелки и стаканы и подумал, как мне все это придется мыть, – скорее бы уже Тетя Мэй написала про билеты. Затем постоял и подумал о том, как она взяла и уехала, а не позаботилась о том, как я Маму стану везти на поезде, и еще подумал, как же я буду уезжать из нашей долины. Покинуть ее я собирался впервые, но Тетя Мэй так и не рассказала мне, как поступить со всем, что оставалось у нас в доме, а еще ведь нужно сделать много всякого, прежде чем просто взять и съехать отсюда, а я не знал, куда написать ей письмо о том, что мне нужно. Поднял голову и посмотрел на засаленную лампочку на шнуре. Похоже, она никогда не перегорала, но включали-то мы ее постоянно. Вообще не помню, что видел, чтобы ее кто-то менял. И еще я подумал о том, что остался по-настоящему с Мамой один, как эта вот лампочка, висящая на шнуре, с которого ей никак не спрыгнуть.

Когда я вышел в коридор, ветер дернул и распахнул переднюю дверь, и снова ею хлопнул. Мимо меня обратно в кухню пронесся холодный сквозняк. Нужно щеколду на двери задвинуть, чтоб ее на ночь запереть, потому что раз новые дома понастроили, на горках теперь еще люди есть, и я подошел и попробовал ее зацепить, но там винтик разболтался или еще что-то, и задвижка не работала, поэтому я просто понадеялся, что ветер больше внутрь не ворвется.

Вся лестница у нас так стерлась, что нужно ставить ногу туда же, куда их ставили все прочие, когда поднимались. На каждой ступеньке было два таких места, оба – по краям, где дерево где-то на дюйм ниже, чем посередине и в самом конце ступеньки. Иногда, чтобы выделиться, я шагал прямо посередке, где вообще никто не ходил. И сейчас так пошел. По самой середине, где дерево казалось новым. До верхней площадки там шестнадцать ступеней. Поднимаясь, я их считал. Тринадцать. Четырнадцать. Интересно, что я стану делать дома, пока буду ждать письма от Тети Мэй. Поговорить мне тут не с кем, а я вообще не читал книг, хоть Мистер Фарни и утверждал, что людям нужно этому научиться, чтоб стать смышленее, и у них тогда что-нибудь хорошее будет на тот случай, если им одиноко и они не знают, как с собой поступить. Пятнадцать. На ступеньке, прямо лужицей в протертой ямке сбоку лежало что-то влажное. В потемках я не слишком хорошо различал, но из кухни сюда дотягивалось немного света, и я понял, что это не вода. Слишком темное и густое. И на верхней ступеньке его немного было, поэтому я сунул в него руку и потер между пальцами, но не понял, что это. В сумраке оно выглядело каким-то бурым.