Неоновые Боги

Боги, я люблю его, и если все пойдет плохо, у меня никогда не будет шанса сказать это вслух. Это не значит, что он сказал мне, что чувствует то же самое. Мы были так осторожны, чтобы обойти любые разговоры о более глубоких эмоциях, но я не могу не думать о разговоре, который у нас был, когда мы давали имена щенкам. Он бы не стал строить альтернативное будущее, в котором мы были бы другими людьми, если бы не чувствовал то же самое. Сейчас уже слишком поздно беспокоиться об этом. Я должна отложить это в сторону.

Никто не плавает с акулами, если они не способны полностью сосредоточиться на том, чтобы не потерять конечность в процессе.

Я делаю последний вдох, когда дверь лифта открывается, и расправляю плечи. Пришло время игры.

Зал битком набит людьми, одетыми во все цвета радуги, сверкающие платья и элегантные смокинги. Еще одна сторона в процессе. Как будто они все были в этой комнате все время, пока меня не было, запертые в какой-то извращенной реальности, где вечеринка никогда не заканчивается. Одежда немного другая, платья сегодня более ярких цветов, чем в прошлый раз, но люди те же самые. Ядовитая атмосфера в комнате такая же. Все, черт, одно и то же.

Как они могут веселиться, когда на горизонте так много смертей?

Ярость бурлит в моих венах, выжигая последние остатки моих нервов и любые затянувшиеся колебания. Этих людей, возможно, не волнует, во что обойдутся их решения тем, кто не вращается в их кругах, но меня это волнует. Я выхожу из лифта, мое платье скользит вокруг моих ног с каждым шагом. Каждый раз, когда я была в этой комнате, я не могла избежать явного дисбаланса сил. Сила была у них. Не у меня. Конец истории.

Это уже не так.

Я не просто одна из дочерей Деметры. Я Персефона, и я люблю короля их ужасного нижнего города. Для них он с таким же успехом мог быть королем самого Подземного мира, повелителем мертвых.

Я замечаю, что моя мать увлечена разговором с Афродитой, их головы склонены, когда они говорят тихими голосами, и поворачиваюсь в ее сторону. Я делаю два шага, прежде чем по комнате разносится голос.

— Моя невеста возвращается.

Лед каскадом пробегает по моему позвоночнику, но я не позволяю этому отразиться на моем лице, когда смотрю на Зевса. Он улыбается мне так, как будто не угрожал угрозой за угрозой отвезти меня обратно в верхний город. Как будто я не провела последние пять недель и не спала с его врагом.

Как будто все в этой комнате не знают обеих этих истин.

Люди расступаются, когда я двигаюсь вперед. Нет, они не отступают в сторону. Они на самом деле переступают через себя, чтобы увеличить дистанцию между нами и расчистить мне путь. Я не смотрю на них. На данный момент они недостойны моего внимания. Сейчас в этой комнате важны только два человека, и мне нужно разобраться с Зевсом, прежде чем я смогу перейти к своему эндшпилю.

Я останавливаюсь вне досягаемости и провожу рукой по себе.

— Как вы можете видеть, я благополучно вернулась.

— Благополучно, но не нетронуто. — Он говорит это достаточно тихо, чтобы

донести только до меня, но ухмыляется, как будто я пообещал ему весь мир, и повышает голос. — Это действительно хороший день. Пришло время отпраздновать. — Он двигается быстрее, чем я ему позволяю, и обнимает меня за талию, держа слишком крепко. Это все, что я могу сделать, чтобы не вздрогнуть. Зевс властно машет рукой и крепче сжимает меня в объятиях.

— Улыбнись в камеру, Персефона.

Я легко улыбаюсь, когда камера вспыхивает, моя грудь сжимается от осознания того, что Аид увидит эту фотографию, расклеенную повсюду к утру. У меня не будет возможности объяснить, не будет шанса сказать ему, что я делаю это для него, для его народа.

Зевс скользит рукой по моему боку, хотя корсет создает барьер, который создает впечатление, что держит его на расстоянии.

— Ты была плохой девочкой, Персефона.

Я ненавижу то, как он со мной разговаривает. Как будто я ребенок, которого нужно исправить, вот только похоть в его глазах опровергает это восприятие. Я сам убью Зевса, прежде чем позволю ему затащить меня в постель, но, сказав это сейчас, я подорву свои цели. Поэтому я улыбаюсь ему, солнечно и приторно мило.

— Я думаю, что меня можно простить за ряд вещей при надлежащем покаянии.

Вы не согласны?

Похоть в его глазах вспыхивает жарче, и мой желудок болезненно сжимается. Он сжимает мое бедро, его пальцы впиваются так, словно он хочет сорвать с меня платье.

Но он наконец отпускает меня и отступает назад.

— Иди к своей матери домой и жди. Мои люди заберут тебя, когда все закончится.

Я изо всех сил стараюсь сдержать улыбку, опустить глаза, как хорошая маленькая послушная будущая жена. Я подозреваю, что он попросит кого-нибудь проследить за мной до дома моей матери, и на этот раз не будет никакой ужасной гонки к реке Стикс. Это просто к лучшему. Дом моей матери — вот то место, куда я стремлюсь.

Моя мама видит, что я иду, и облегчение на ее лице достаточно настоящее. Ей не все равно. Я никогда не сомневался, что ей не все равно. Это гордость и амбиции, которые мешают. Она притягивает меня в крепкие объятия.