Неопалимая

Вот только это была не игра; на кону стояли жизни всех жителей Ройшала. Я подумала о резной игрушке, брошенной на каминной полке, о ребенке в лагере, протягивающем кусок хлеба, о Томасе, прикасающемся к моим шрамам. Если мне придется умереть за них, значит, так тому и быть. Если я должна страдать, то буду. Да не убоюсь пройти долиной смертной тени… Госпожа знала это. Ей не нужно было слышать, как я это произнесу. Но все же я чувствовала Ее присутствие и знала, что нет ничего, что Она сделала бы со мной, чего бы я не приняла изначально.

«Да будет воля твоя», – горько взмолилась я.

Божественная все еще говорила, когда ответила Госпожа – пламя свечей на люстрах, в светильниках вокруг колонн, в канделябрах на алтаре перестало мерцать, наполнив собор сияющим, неподвижным светом. Прихожане начали вздыхать и всхлипывать. Божественная медленно подняла голову, в ее глазах стояли слезы, а лицо преисполнилось радости.

В груди появилось странное чувство, когда все вокруг засмеялись и заплакали, обнимая друг друга в восторге. Я подумала, что у меня смех получился бы слишком горьким.

– Это твоих рук дело? – спросил Восставший. – Хотя не говори. Подозреваю, что мне лучше не знать.

Когда служба закончилась и прихожане начали вставать, в соборе воцарилось настроение почти восторженного облегчения. Как я и предполагала, люди стали выстраиваться в очередь вдоль прохода, склоняясь один за другим, чтобы коснуться или поцеловать алтарь. Судя по всему, я и стоявшие вокруг меня на балконе для нищих люди оказались в самом конце процессии.

Я молча желала, чтобы Леандр ушел, но он остался в нефе, беседуя с лектором. В конце концов у меня не осталось выбора, кроме как слиться с толпой. Если бы я дождалась, пока окажусь у алтаря одной из последних, когда собор опустеет, то рисковала привлечь его внимание.

Пока очередь двигалась вперед, я не спускала с Леандра глаз. Он стоял спиной к проходу. На скамьях по-прежнему беспорядочно сидели прихожане, склонив головы в молитвах. Я наблюдала, как они постепенно уходят, пока медленно продвигалась по проходу.

Полпути. Две трети. Наконец я достигла ступеней алтаря.

Я ждала, пока женщина передо мной закончит истово молиться и поминутно осенять себя знамением. С ее подбородка на алтарную скатерть упала слеза.

– Кровь святой Агнес, – прошептала она, касаясь алтаря дрожащими пальцами.

На камне действительно виднелись темные следы, но это была не кровь, пусть даже и засохшая. Проведя последние семь лет в окружении трупов, я легко это определила. Они больше походили на опалины – словно когда-то алтарь горел.

Кто-то позади меня нетерпеливо кашлянул, другой переминался с ноги на ногу. Не обращая на них внимания, женщина продолжала молиться, по ее лицу текли слезы. Время от времени к нам в Наймс приезжали такие паломники, которые любили устраивать представление. Сестрам всегда удавалось определить, что они притворяются.

Наконец женщина повернулась, чтобы уйти, сияя так, словно Госпожа ответила на ее молитвы. Я надеялась, что нет: основываясь на личном опыте, понимала, что верующей не понравился бы результат. Я двинулась вперед, стягивая перчатку. Но успела сделать лишь шаг, когда за спиной раздались шумные рыдания. Оглянувшись через плечо, я увидела, что женщина опустилась на ковер, лицо ее было устремлено вверх, словно там она увидела что-то, недоступное остальным.

– Святая Агнес! – воскликнула она в восторге. – Я вижу тебя. Я слышу тебя. Ниспошли мне откровение!

Разговоры повсюду стихли. По другую сторону церковных скамей Леандр начал медленно оборачиваться.

Все внутри меня скрутилось в тугой узел. Я пригнула голову и потянулась к алтарю, надеясь, что Восставшему хватит мимолетного прикосновения, и я смогу снова слиться с очередью. Я двигалась слишком быстро, чтобы успеть среагировать на его испуганное предупреждение.

– Монашка, подожди…

Мои пальцы коснулись камня, и череп взорвался болью – хуже, чем все, что я когда-либо испытывала: пронзительная, красная бездна, поглотившая мысли и память. На мгновение я забыла, кем являюсь, где нахожусь, и почему все это имеет значение. Все, чего я хотела, – сбежать от этой боли, даже если это пришлось бы огреть меня по голове, чтобы ее унять. Что-то внутри меня разрывалось на части, и это чувство было всепоглощающе и ужасно до невозможности.

Я невольно подумала о стае летучих мышей, спускающихся на колокольню часовни, только в обратном направлении: в неестественном полете задом наперед сплошная темная масса распадалась на обрывки взбитой ветром черноты, разлетающейся в ночи, пока не осталось ничего.

В мое сознание проникла мысль: кто-то кричит, тонко и, кажется, где-то в отдалении. Я моргала до тех пор, пока изображение не сфокусировалось, а его размытые края не окрасились в светлые тона.