Неопалимая

«Ни у одного человека нет такой силы», – говорил мастер Оливар. Но готова поспорить, что он никогда не встречал Жана.

Когда великан вышел вперед, Чарльз перехватил взгляд Маргариты.

– Он может это сделать, – настаивал он. – Я бы поставил на это свою жизнь.

Губы Маргариты приоткрылись, но ответа не последовало. Ее глаза были устремлены на зубило. Наверное, она думала, что один неверный взмах мог разрубить мне запястье. Маргарита не отводила взгляда.

– Позволь ему, – произнесла я.

Это разрушило чары. Они помогли мне опуститься на землю. Жан приставил зубило к дужке наручника на моем левом запястье. Когда молоток стукнул, удар отозвался во всем теле гулом, прошедшим вдоль костей, словно рука превратилась в колокольное било. Дужка разошлась, аккуратно распавшись на две части.

Жан переместил зубило. Снова поднял молоток. Треск – и правая дужка, лопнув, упала с моего запястья. Сила хлынула в мои вены, подобно освежающему ветру, подобно реке очищающего огня. Неожиданно я обнаружила, что снова могу стоять.

Зрение странно раздвоилось, когда я взглянула на рыцарей, вторгшихся в монастырь через проломленные ворота. Мне показалось, что я опять в Наймсе, только на этот раз, вместо того чтобы беспомощно наблюдать со стороны, могу остановить это. Я могла сделать так, чтобы одержимые не сделали больше ни шагу, никогда не подняли мечи. В моей власти было сделать что угодно.

Я протянула руку вперед. Рыцари рухнули, словно опрокинутые игрушки, и овладевшие ими призраки яростно хлынули наружу. Следующая волна рыцарей повторила судьбу первой. Я едва прилагала усилия, чтобы с ними расправиться. И больше не чувствовала себя человеком. Я стала сосудом, созданным для того, чтобы нести силу Восставшего.

Сестра, наблюдавшая с лестницы, сдавленно вкрикнула. Она спустилась вниз, спотыкаясь на бегу. Через мгновение сквозь стену просочился туман, стелясь по камням серебристой завесой. От его прикосновения плющ свернулся и стал коричневым; с увядших ветвей упал воробей. Через открытое пространство, там, где раньше стояли ворота, вползало еще больше тумана, протягивающего свои щупальца к монастырю. В нем, едва заметная, шла высокая фигура в черных одеждах.

Тогда, на поле боя, я не посмела высвободить всю силу Восставшего рядом с солдатами и беженцами. То же нежелание рисковать сдерживало меня на площади. Но теперь выбора не было. Я уже пользовалась призрачным огнем Восставшего прежде в своем монастыре – возможно, сумела бы снова справиться с ним и здесь.

– Восставший, – произнесла я, – направь меня.

Я почти забыла, каково это. Триумфальный вой высвобожденной силы, огромные пылающие крылья, расправленные за спиной. Плащ и волосы поднялись надо мной, став, казалось, невесомыми. Пламя вырвалось наружу, охватив земли монастыря. Туман на его пути испарялся. Запутавшиеся, мреющие призраки исчезали подобно звездам, затухающим за рассеивающимся облаком. Я испытывала смутное сожаление из-за их гибели, но оно быстро сошло на нет под натиском голода. Огонь распространился дальше и охватил весь город, проносясь по улицам, взметнувшись над крышами, проникнув в каждое окно, переулок и подвал.

Повсюду вспыхивали души. Я могла бы составить карту города по одному только их сверкающему множеству: крысы, шныряющие по стенам, созвездия насекомых, сгрудившихся вокруг фундаментов зданий; семьи, испуганно ютящиеся в своих домах, обнимающие друг друга. Но ярче всех светился Саратиэль, его сияние соткалось в фигуру человека, словно расплавленное серебро, залитое в форму. С отстраненным, голодным изумлением я поняла, что вижу и душу священника – отблески золота, тонущие в серебре вселившегося в него духа.

Мне нужно было уничтожить Саратиэля. Сквозь всепоглощающую пелену голода я помнила это. Но не могла поглотить его сущность, не поглотив всего остального – всего живого в Бонсанте вплоть до червей в могилах и сорняков, пробивающихся между булыжниками.

А почему бы и нет? Я уже не помнила, почему это должно меня волновать. Мир стал сияющим. Мысли поглотил серебряный огонь.

– Артемизия, – раздался рядом со мной испуганный девичий голос, но я отмахнулась от него как от досадной помехи.

Однажды мне хотелось убить ее. Я не знала, почему передумала. Затем ощутила колебание неуверенности. Какая-то часть меня хотела убить ее, но другая – нет. И эта же сторона считала, что я не должна поддаваться голоду. Что должна сдерживать себя. Но если я хотела уничтожить Саратиэля…

Мое внимание привлекли золотые отблески души священника. Они сияли все ярче, распространяясь пятнами и вытесняя серебро. Его тело сложилось пополам; он зарылся головой в руки. Теперь он был скорее золотым, чем серебряным, а сущность Саратиэля яростно пульсировала от этого вторжения. Я поняла, что происходит. Вопреки всему, священник сопротивлялся.

Я сомневалась, что клирик долго продержится, но, по крайней мере, он мог задержать Саратиэля.

А потом вспомнила о ритуале. Я должна завершить ритуал. Огонь потух. Вой в моей голове исчез. Рот и нос наполнились отдающим медью привкусом крови, а от одежды пошел слабый пар.