Неожиданный визит

В семье так много говорили об отце, что его жизнь лежала передо мной, как раскрытая книга.

Вот мне уже двадцать. А ему когда исполнилось двадцать?

В тридцать третьем. Он уже учился на юридическом. Девушки за ним бегали. Но те, кто сами вешались ему на шею, ему не нравились. Отец возглавлял студенческий союз, и к нему пришла студентка из Берлина, которая хотела перевестись в их университет. Когда она вошла к нему, он и не подумал убрать ноги со стола. Девушка резко его отчитала. Так встретились мои будущие родители.

Мне двадцать пять. А он что делал в это время? Семейный альбом хранит три фотографии, сделанные в тридцать восьмом: на одной отец, на другой дед, на третьей дядя. Все в новенькой, с иголочки форме штурмовиков. В двадцать пять отец обручился с моей матерью. А я в этом возрасте уже развелась.

Моя жизнь текла параллельно с его жизнью: двадцать семь, двадцать восемь, и вот наступил день 8 апреля 1968 года, мне исполнилось двадцать восемь лет, три месяца и один день. С этого дня я стала старше его, словно вышла из тени отца. Началась моя собственная жизнь, нельзя же было вечно оставаться только его дочерью.

Мелькали годы. Десять лет прошло. Двенадцать. Как он похож на тебя, твердят мне теперь про моего сына. Особенно глаза.

— Я тут на него посмотрела, — сказала недавно моя мать, — и поразилась, как он похож на твоего отца — походкой, жестами, а ведь он никогда его не видел. И такой же добрый, покладистый. Вылитый дед. И сомнений никаких быть не может-поверь мне, вылитый дед.

Перевод И. Щербаковой.

ВОЗДУХ, ЧТОБЫ ЖИТЬ

Материнство представляла я себе по-другому. Разве я могу стать матерью? Мой живот был таким плоским и твердым. Как может в нем вырасти ребенок? И как он из меня выберется? Он же меня разорвет. И как я стану ходить, ездить, спать, любить, если он всегда будет тут?

В девятнадцать я забеременела. Докторша, которая знала меня давно, установила беременность, увидела мой испуг и сказала: если ты сегодня же не поставишь в известность свою мать, я ей позвоню. Ни один порядочный врач не возьмется сделать аборт.

Она была верующей и родила четверых. Тогда у нас еще не разрешали легальные аборты. Я не знала никого, кто бы его сделал.

Отец ребенка никогда не имел дела с такой неопытной подружкой и предложил мне оформить наши отношения, если насчет ребенка мне ничего другого в голову не придет. У меня не было ни отца, ни старшего брата, ни друга, я чувствовала такую благодарность за интерес ко мне, за интерес мужчины, что приняла это за любовь. Я смотрела сквозь пальцы на недобрые предзнаменования. Мы поженились. Вечерами ему надо было то покрасить потолки в квартирах других женщин, то прослушать пластинки у знакомых дам. Я всему верила.

Я родила моего ребенка в шесть часов двадцать пять минут в субботу утром.

Я лежала в роддоме. Акушерка осторожно надавливала мне коленом на живот, чтобы помочь. Докторша прослушивала стетоскопом стук его сердца, которое билось все слабее и слабее, и велела торопиться. Я не теряла сознания до последнего момента. До первого момента, когда появился маленький сморщенный голубоватый ребенок. Пуповина обмотала ему горло и чуть не задушила его, эта его и моя пуповина. Так сильно он шевелился, так стремился жить, мой ребенок. Наша общая пуповина могла его задушить. Он жил бы только во мне и родился бы мертвым.

Двадцать один, двадцать два, три… Я считала очень медленно. Мой ребенок не кричал. Он висел головкой вниз, докторша держала его за ножки, безжизненного.

Я произвела его на свет. А он не мог на этом свете ни дышать, ни кричать.

Это был мальчик. Я беспомощно смотрела на него, бездыханного. Докторша вставила ему в горло длинную тонкую стеклянную трубку, отсосала мокроту. Как она спешила! И не отвечала мне.

И мой ребенок закричал. Он ожил.

У меня оказалось очень много молока. Мне подложили ребенка соседки по палате.

А уже через две недели суматоха улеглась, и в перерывах между кормлениями я сдала экзамены за учебный год. Мне исполнилось двадцать.

В три месяца я относила ребенка каждое утро в ясли и оставляла там сцеженное молоко. В три года я отводила его в детский сад. Зимой в коляске по снегу. Вечером был усталый ребенок, кричащий ребенок, больной ребенок. И была моя усталость, мои крики, мои болезни.

Второй ребенок был бы моложе первого на год. Я не родила его.

Моему ребенку исполнилось четыре года, когда мы начали разводиться, и шесть, когда я в конце концов переехала с ним на другую квартиру.