Неожиданный визит

А еще Рези открыла в себе любовь к вечерним платьям. Надо сказать, они ей тоже к лицу. Но что интереснее и важнее — у каждого из ее вечерних платьев своя история. И каждая по-своему замечательна. Ни одно из этих вечерних платьев — заметим: заграничного производства — не возбуждает в ней неприятных ассоциаций. Чего нельзя сказать о других вещах, составляющих ее гардероб. Я имею в виду прежде всего неприятные ассоциации.

Случается, Рези рассказывает, тепло и доверительно, попивая вино с кем-нибудь из приятелей, о том или другом вечернем платье. Может быть, она воображает себя при этом в роли Шахразады. Может быть, меня там не было.

Люди, которые любят Рези или считают, что любят, находят в ней красивыми две вещи: глаза, чисто серо-голубые, без какой-либо примеси; и волосы, никогда не знавшие краски, ее, исконного, русого цвета, представленного во всем богатстве оттенков — от желтоватого до светло-коричневого. Совсем недавно — тому предшествовали два тяжелейших года — Рези обнаружила в зеркале, что мягкие завитки возле ушей слегка серебрятся. Кроме нее, однако, этого никто пока не замечал. Или люди, зная о тщеславии Рези (разумеется, не переходящем границ), не хотят показаться неделикатными.

Ну и разговор я развела. Столько подробностей о Рези, и все внешнего свойства. Боюсь, что Рези это пришлось бы не по нутру. Она-то считает себя человеком робким, да, иногда она утверждает и такое. Вот только, дескать, жизнь и профессия понуждают держаться самоуверенно. Составлять и иметь мнение. И что самое трудное — высказывать мнение. Той, что зовется Рези, носить бы короткие, в талию, жакетки, пышненькие платьица с передничком, грубошерстные юбки, высокие шнурованные ботинки. Рези чурается всего этого. Платьице, правда, в детстве носила такое. Мать ей купила тогда по неведению этакое пышненькое, с зеленым передничком. Это было единственное, какое Рези когда-либо приняла и надела. Почему — и по сей день остается для нее загадкой. Ах, Рези, перестать бы тебе всякий раз трудиться над разгадками, всему и всегда искать причины, стремиться быть непременно хозяином положения и своих чувств. Научиться бы смотреть на вещи проще. Принимать жизнь такой, как она есть. Людям, которые это могут, Рези завидует от всей души.

Душа у нее есть. И, насколько я знаю, она считает, даже с избытком. Вот почему иногда кажется, что жизнь по большей части вещь тяжкая. Часто слишком тяжкая. Душа. Кто может позволить себе такую роскошь, как душа. Ее, скорее, прятать надо. Маскировать. Ведь Рези живет не в какой-нибудь обители, укрытая от мирских треволнений. И не в уютном особняке за глухим забором, Наконец, у Рези просто недостаточно денег, чтобы давать волю душе.

На мой взгляд, Рези ущербный человек. Не в том смысле, какой вкладывают в это слово в наши дни. И надеюсь, меня не сочтут бестактной за то, что я позволяю себе такое выражение. Но оно напрашивается.

Душевно ущербный. Я охотно написала бы что-нибудь о племени Азра, но уже вижу протестующий, неодобрительный жест, который делает Рези, — избави бог! никакого пафоса, относящегося на счет ее персоны, Рези не терпит. Но скажу по секрету: что-то общее с племенем Азра, кажется мне, есть у моей Рези.

Однажды именно это ее чуть не подвело. Именно это. И прошел не год и не два, прежде чем она снова пришла в себя, зализала раны, оперилась, а как же иначе? — и, что самое главное, сумела придать себе еще и вид человека в меру уравновешенного и довольного собой. Но Рези никому не рассказывала о пережитом. Только мне как-то раз, обстоятельно и со всеми подробностями. Но об этом я должна молчать. В те годы она почерпнула немало житейской мудрости, нашедшей отражение в следующей сентенции, которую Рези так часто повторяет: «Одного лишь со мной больше не случится: чтобы я опять оказалась участницей банальной комедии с тремя действующими лицами, когда женщины прибегают среди ночи и решительным или срывающимся голосом, воздевая или заламывая руки, или как-нибудь еще, требуют вернуть их законных мужей. Точно я держала тех на привязи. И чтобы потом муженьки уползали, скуля и причитая и клянясь в величайшей любви, — оправдываясь тем, что, дескать, они стольким обязаны своим женам».

Рези, впрочем, никогда не удается в полной мере придать своему голосу соответствующий цинический или по крайней мере злобный тон; бывает, взор ее затуманивается, тогда она надевает дымчатые очки.

Опытный читатель заметит, быть может: мы приближаемся к сути дела. Хотя ни о чем подобном и речи быть не может. По воле Рези. А она долгие годы считала себя человеком сильной воли.