Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Наниматель очень хорошо видит, что всё это штука, что это делается нарочно с умышленной целью, Но из-за пятачка не стать с ним спорить, когда опоздать боишься — он обещает прибавку и извозчик вмиг доставляет его к дебаркадеру. Откуда и рысь взялась? А попробуй-ка он не додать пятачка, добытого таким вымогательством, извозчик наделает такого скандалу, что и не приведи Бог — при публике оконфузит, обругает что ни есть хуже, чем-нибудь вроде «голоштанника», «мазурика», «христарадника» и тому подобное. А не то иной раз попытается проникнуть за ним и за стеклянную дверь, чтобы там со слезливой наглостью продолжать своё требование.

Миколка — человек очень мстительного нрава; таким сделал его закал петербургско-извозчичьего быта. Одной барыни, которая никак не желала прибавить ему, вероятно, обещанный пятак, он послал вдогонку с помощью своего сапожного носка весьма изрядный комок подворотной грязи. Удар оказался весьма удачен — у барыни весь шлейф её платья, вся юбка и часть бурнуса были перепачканы, а Миколка, боясь преследования, скорее в дорожки, да и тягу с улицы, чтобы скрыть концы в воду.

Вообще, он нагло блудив как кошка, и труслив как заяц. Это общая характерная черта почти всех петербургских ванек.

Подрядился он раз за тридцать копеек с Васильевского острова в Семёновский полк двух барынь свести. Довёз благополучно, барыни заплатили и проходят себе спокойно в калитку деревянного дома. Не тут-то было, извозчик за ними:

— Обещали, мол, прибавку, заплатите сорок копеек, потому — далече.

Те не слушают и входят во двор своей квартиры — извозчик врывается за ними и начинает шуметь в кухне. Предполагал он, что барыни тут одни, сами по себе живут, и что, значит, наглостью и криком от них лишний гривенник выманить можно, как вдруг выходит муж одной из них, чиновник, и требует билета.

— Какого билета? Ступай к дорожкам и гляди билет, коли хошь. Пущай они деньги заплатят, когда обещали, а обижать-то нашего брата зачем же? — возражает извозчик, однако тоном пониже.

Чиновник предлагает ему убираться.

— Нет, я не пойду, а вы деньги сперва заплатите, я денег не получал ещё.

— Тебе ведь заплачено.

— Когда заплачено? Кто платил? Кто видел, где свидетели? Я хошь под присягу пойду, — хорохорился Миколка.

— А не хочешь ли сперва со мной в часть? — предлагает ему чиновник и велит прислуге кликнуть дворника.

Миколка вдруг бац на колени и начинает плакать:

— Батюшка! Голубчик! Отпустите, простите, заставьте вечно Бога молить! В части ведь трое суток продержит! Больше не буду. Видит Бог не буду.

Чиновник отпускает с миром умолившего Миколку.

Везёт он раз седока часу в двенадцатом ночи по Петровскому острову, мимо него пролетает, обнявшись с нежной дульцинеей, знакомый извозчик, горланя развесёлую песню:

— Здорово, Миколка!

— Здорово»! Ты куда?

— В Колтовскую[249], к нашему трактиру, на всю ночь закачусь… Езжай, что ли со мной — любо будет.

— Ладно, приеду.

И знакомый извозчик скрывается за поворотом в переулок к Ждановскому мосту. Не проехал вслед за тем Миколка и двадцати шагов, как лошаденка его стала, закружилась на месте и заметалась в стороны. Тот её кнутом, кляча брыкается, а сама ещё пуще кружится да дрожки своротить в канаву норовит.

— Задурила, сударь, никак не идёт! Надо слезть будет, — убеждает извозчик седока, а тот, нечего делать, слезает. — Положите, что ваша милость будет. Совсем ничего не выездил, хозяину отдать, — жалобно выпрашивает он, тогда как лошадь продолжает крутиться.

Выклянчив наконец какой-либо двугривенный, Миколка даёт вожжи, быстро поворачивает назад и ещё быстрее с присвистом исчезает за Ждановским мостом вслед за своим знакомым товарищем. А седок в двенадцать часов ночи изволь идти пешком по пустынному парку, и пока-то попадётся новый извозчик за Тучковым мостом.

В другой раз по тому же Петровскому парку и точно также глубокой ночью вез он какого-то пьяного господина. Оборачивается — господин спит себе, усердно раскланиваясь во все стороны. Парень и пересел к нему с козел, поехал потише, залез осторожно в карман, вынул бумажник, а зачем, недолго думая, пустил во всю прыть лошаденку и одним ловким ударом столкнул пьяного на дорогу. Пока тот прочухался и крикнул: «Караул», Миколки уже и след простыл.

Очень уж понравилась ему это лёгкое и прибыльное занятие, и стал он изобретать другие, новые и более осторожные средства для поддержки означенного занятия. Пьяных он очень любит возить, но только сам по себе, а не тогда, когда городовой положит упившееся тело поперёк дорожек и сам усядется с боку на крыле для законного препровождение оного тела в часть. Этого последнего пассажа извозчики вообще сильно недолюбливают, и стоит только городовому показаться около пьяного тела, чтобы все близстоящие извозчики в тот же миг дали стречка. Свести куда-нибудь городового или пьяного в часть считается у них скверной приметой — непременно над головой в тот день беда какая ни на есть стрясётся или, уж по малой мере, выручка больно плоха к вечеру будет.