Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

— Уж не взыщите, матушка, опростоволосилась! Проштрафилась на первый раз, простите!

— Ты, как видно, в кухарках-то никогда не живала, матушка! Вот оно что! А нанимаешься!

— Оно точно, что в куфарках не живала, а жила в нянюшках, да в судомойках; одначе же и в кухарках могу жить, потому мудрости тут никакой большой нету и я это всё могу. Вы только растолкуйте да покажите, а там уже не ваша забота — останетесь довольны.

Марья Ивановна в большом горе; однако — нечего делать, надо пока на время помириться и с этой, до приискания новой, более подходящей. Под вечер, убравшись у себя на кухне и перемыв посуду, кухарка просится «со двора на полчасика, не боле, потому; на фатеру надо за пожитками сбегать — сундук там оставлен. А уж вы не извольте беспокоиться, беспременно приду впору, вот и пачпорт свой вам оставляю».

Покопавшись ещё несколько времени, пока господа соснуть легли, кухарка, наконец, удаляется. Но проходит не полчаса, а целые полтора, а её всё нет, как нет. Марья Ивановна в тревоге и досаде: самовар некому поставить, сама должна уголья подкладывать и в булочную сбегать.

Проходит ночь — кухарка всё-таки не возвращается. Марья Ивановна ума никак не приложит, чтобы это значит могло? Случайно заглядывает она в буфет — хвать! — двух-трех серебряных ложек и не оказывается, нескольких салфеток и скатерти недостаёт. Бурнус[229] старый в передней на вешалке висел — и того тоже нет. Марья Ивановна взбешена, озадачена, потрясена и хочет достойным образом наказать виновную: в руках у ней, слава Богу, кухаркин паспорт остался. Вместе со своим благоверным и с этим паспортом бросается она в полицию, начинается розыск — и паспорт оказывается фальшивым, вроде таких, которые очень искусно фабрикуются в различных кабаках и в трущобах Вяземского дома по удешевлённой цене: рубль денег и полштофа крымской. А похитительницы и след давным-давно простыл.

Извозчик Ванька

Городские окраины, вроде Измайловского и Семёновского полков, Ямской[230] и Выборгской[231] и тому подобных мест, где лепятся ещё, цепляясь друг за дружку покосившиеся деревянные домишки наружности весьма мизерной — все эти окраины заняты по преимуществу извозчичьими постоями. Загляните в калитку любого из этих домишек (ворота в них почти всегда на запоре) и взору вашему во внутренности двора представятся кучи навоза, грязь и лужи, да ряды сгроможденных дрожек и саней с оглоблями, поднятыми вверх, между которыми проглядывают две-три апатичные морды понурых кляч.

Хозяин таких постоев по большей частью сам извозчик, который силой каких-нибудь особых счастливых обстоятельств выбился из работников в хозяева и сам теперь содержит своих собственных работников. Нанимается к нему обыкновенно его односельцы или по знакомству переходят от других хозяев. Если же нет ни того, ни другого; если хозяин — человек «вновь», к делу непривычен, какой-нибудь отставной унтер или мещанин, то к услугам его для найма батраков является тотчас же конный сводник, маклак, коими изобилует зимняя Конная[232] и почерпнуть коих весьма удобно можно в любом окрестном заведении за парой чая и преимущественно на Невском, близ Знаменья в доме Лопатина[233], где есть харчевня известная в барышническом мире под именем «биржи», необходимый эпитет который совершенно невозможно выразить в печати.

Такой вот конный сводник обыкновенно и подбирает батраков для нуждающегося хозяина «вновь». Обыкновенные условия найма — пять рублей в месяц, хозяйские харчи и гривенник в день на пару чая из «выездного», то есть из суммы, которую батрак выездит в течение дня; иногда из «выездного» же и харчи полагаются.

Занимаются здесь легковым извозом по преимуществу крестьяне трех губерний: Петербургской, Новгородской и Псковской; около трети между ними чухон, главный притон которых по первоначальному прибытию из деревни составляет «чухонское подворье» близ Невского монастыря, где обычно они находят своих факторов[234] и сводников. Из «чухонского подворья» или через его сводчиков, можно добывать лучших лошадей-шведок, Это составляет почти главный промысел означенного подворья.

Вот по большей части начало извозчичьей карьеры. В одно прекрасное утро к хозяину, какому-нибудь начинающему лосниться и жиреть Ивану Савельевичу, является в Ямскую парнишка лет пятнадцати-шестнадцати, его односелец и приносит с собой грамотку от родственников, в которой кум Степан да сват Василий с тёткой Маврой посылают милостивому государю Иван Савельевичу свой нижайший с любовью поклон и просят пристроить у себя насчёт извоза ихнего парнишку Миколку, и отечески бить его буде забалует. Милостивый государь Иван Савельевич принимает к себе парнишку Миколку и на первое время, для приглядки, заставляет его конюшни чистить да дрожки мыть. Когда Миколка немного приобвыкнет, он вручает ему закладку, дает наставление, чтобы в длинные концы за пятиалтынный не рядился, да по мостам с церквями — места и улицы замечал, и затем Миколка, благословясь, выезжает с девяти часов утра на промысел.