Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Марья Ивановна совсем с ног сбита от этого всестороннего напора пёстрой толпы и удушающего перезвона сотни крепких фальцетовых горлышек. Наконец, ей удается заметить одну, которая показалась посуразнее прочих, и кое-как с помощью локтей и кулаков избранного субъекта выбралась она из этой давки и толкотни в сторону на просторное местечко.

— Ишь ты, барыня, чиновница, мразь какая-то!

— Надо быть шушера, огрызок обглоданный, коли такую прислугу выбрала!

— Ну, вестимо, по баране и кухарка — на пятак говядины кошачей покупать вместе станут! — со смехом раздаются во след Марьи Ивановны язвительные замечания толпы, словно бы этой толпе всем разом хотелось попасть в кухарки к Марье Ивановне.

— Свиньи! — отстреливается назад избранный субъект и очень услужливо обращается к нанимательнице. — Извольте рядиться, сударыня, вам куфарку стало быть требуется?

— Куфарку, моя милая.

— Значить, стряпать надобно? Это можно, сударыня. Я на хороших местах жила и стряпать умею. А ещё что потребуется? Полов там нового у вас?

— Три комнаты, моя милая…

— Так-с, а стирки много ли?

— Нет, немного, так разве простирушка какая-нибудь маленькая. Ну, комнаты подмести, постель убрать, барину сапоги вычистить. Вот только и всего, семейство у нас маленькое, а жалованье три рубля в месяц.

— Маловато, сударыня, нониче места-то какие, сами изволите знать. Мне, вон, купцам место выходила, пять рублей в месяц с хозяйским горячим, Так, собственно, потому не пошла, что стряпни много: на целую артель готовить.

— Ну, потом к празднику и в именины подарок — ситцу на платье, — продолжала Марья Ивановна, поманивая своего субъекта.

— Так-то так, сударыня, — возражает субъект. — Однако ж нам никак невозможно, потому я вашей милости буду хорошая кухарка. Я в чепцах могу ходить и к кофиям привыкла. Поэтому мне нельзя, как вот тем свиньям, что стоять-то. А ежели милость ваша будет положить четыре рубля, да полтину на горячее, так мы порядимся.

— Да ты что, моя милая, готовить-то умеешь?

— Уж не извольте беспокоиться сударыня, всё, что вашей милости завгодно будеть, всё умею. Суп, примером сказать, щи там что ли какие, пироги спечь, бишкек зажарить — всё это могу.

— И пирожное, и слоёное тесто умеешь?

— И пирожное могу — всё могу, потому как я у немцев жила и у полковника тоже жила, так всему этому я обучена значить.

Марья Ивановна, соблазненная приятной перспективой пирогов, «биштеков» и даже пирожного со слоёным тестом, почти соглашается на условия избранного субъекта и даёт ей три с половиной жалованья и полтину на горячее. Субъект согласен и вслед за Марией Ивановной отправляется на место нового своего служения.

Но первый дебют оказывается вполне неудачным: поданный суп является какой-то пресно-помойной бурдой грязного цвета с дымным запахом, «бишкек» с успехом может играть роль гарнизонной подошвы или топора зажареного, а слоёное тесто сильно смахивает на подсушенный и запечённый комок клейстера. Марья Ивановна сначала в недоумении, потом в досаде при виде добра столь много перепорченного, и, наконец, в сердцах, ибо Мария Ивановна голодна и всё её семейство тоже голодно.

— Уж вы извините, сударыня, на первый-то раз не совсем удалось, потому — не огляделась я ещё, да и дело это спешное, — оправдывается кухарка.

— Да как же ты, моя милая, говорила, что всё умеешь?

— Ну что ж, оно и точно, что умею, а только не удалось… Кто ж его знал, что оно не удастся?

— Да ты умеешь, например, сделать драчёное[227]?

— А что это такое драченое?

— Как что? Известно что — кушанье такое! Ведь ты кухарка, стало быть, должна знать.

— Нет, матушка сударыня, таких кушаньев я и не слыхала; а вы извольте сказать, что оно такое, так я вам состряпаю в лучшем виде, как быть следует.

— Ну а шмандкухен[228] умеешь?

— Как вы изволите сказать-то-сь?

— Шмандкухен!

— Это что же такое? Мне и не выговорить-то. Отродясь не слыхала.

— Ты же у немцев жила, сама говоришь!

— Так что ж, что у немцев? Я точно у немцев жила, только в нянюшках служила и у полковника тоже служила… А вы уж, матушка, это не дело требуете. Я как есть куфарка, так вы мне закажите биштек али суп — я вам изготовлю.

— Ну вот ты дрянь и изготовила!

— Это уж, матушка, не от меня, а от Бога, потому — случай такой вышел, я вам и докладываю. А только вы не дело требуете и я не знаю, как вам угодить, потому как я всегда на хороших местах жила и все были мною навсягды оченно довольны.

— Ты сколько сегодня говядины купила?

— Сколько приказывали — пять фунтов значить.

— Сколько же ты дала за неё?

— Шесть гривен, матушка. Всё равно, что на суп, то и на биштек брала.

— Да ведь ты это не филей зажарила.

— Какой это филей? Я просто, матушка, говядину зажарила.

— Что ж ты, значит, грудинку или завиток взяла?

— Я, матушка, и не знаю, что это вы только спрашиваете? Какой такой завиток? Я просто говядины спросила пять фунтов, как приказать изволили, мне и отпустили.

— Да ведь это не первый сорт!

— Доподлинно не знаю, матушка, может и первый, спорить не хочу!

— Да как же ты по двенадцать копеек заплатила, если не первый?