Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Такой оборвыш, пользуясь своей неотвязностью, бежит за вами до тех пор пока вы, ради того только, что бы он отстал, дадите ему какую-нибудь мелочь. Как только почувствует он в руке своей монету, так тотчас и бежит либо в лавочку мелочную за леденцом, либо к гнилушнице за апельсином. Чуть вздремнет себе самую малость эта гнилушница, как к ней подкрадется её обычный покупатель и цапает из корзинки первый попавшийся фрукт, что обыкновенно вызывает одобрительный хохот негоциантов-аристократов: они очень любят, когда нищие ребятишки подшучивают над гнилушницами. И гнилушница никогда не побежит в погоню за похитителем, во-первых, не догнать, во-вторых — тронься она только от корзинки, остальные ребятишки тотчас же весь её товар расхватают; поэтому она ограничивается только шамканьем какой-то должно быть очень сердитой брани, да угрозой своим трясущимся старческим кулаком, что обыкновенно очень утешает вышесказанных аристократов.

Судьба гнилушницы — очень грустная судьба. Впереди для неё — болезнь и похороны в общей яме от полиции, в настоящем — еле хватает на хлеб насущный, а в прошедшем…

В прошедшем гнилушница обыкновенно была одним из двух: либо она обреталась в звании солдатки, жила с мужем в казармах за отдельными ширмами, имела когда-то чепец с розовыми лентами и пила кофе, а соседки с почтением именовали её Ниловной или Прокофьевной. Но умер муж, ресурсов никаких не осталось, подошла старость, немочь, болезнь; в богадельню попасть не всегда удается, и вот, чтобы не ходить с сумою по миру, Ниловна избрала себе Чернышев мост, завела на нём коммерцию и стала гнилушницей. Это одно, чем она могла жить до настоящего поприща.

А бывает и так, что лет тридцать-сорок тому назад эта самая торговка блистала красотой и нарядами, каталась в экипажах, потом спускалась все ниже и ниже, с Морской улицы переезжала к мадам на Мещанскую, меняла очень много квартир и все-то ниже и хуже, пока, наконец, за наступившей старостью держать больше нигде не стали, а тут подступила болезнь да больница. И затем, малу по малу, дошла до Чернышева моста.

Сидит себе тут такая гнилушница, понуря свою дряхлую удрученную нуждой да беспомощностью голову, сидит и в зной, и в стужу, и на безжизненном лице её ничего не выражается, кроме животного физического ощущения холода или ощущения солнечных лучей. А, может, только от старости это лицо заскорузло и потеряло способность отражать нравственные впечатления дум и воспоминаний, тогда, как и эти думы, и эти воспоминания копошатся в мозгу старухи; проходит перед ней: то позор с нищетой, то позор с блеском её прежних лет и невольно предстает действительность настоящего. И каким бы хохотом ответила она в те далекие времена тому, кто решился бы предсказать ей её же собственную старость на Чернышевом мосту с гнилыми апельсинами.

Кухарка с Гильдейского двора

Отправьтесь летом в шесть утра (а зимой в начале восьмого) по набережной Фонтанки от Чернышева к Семеновскому мосту, и у ворот Мещанской гильдии[224] вы непременно увидите значительную толпу серого народа, расположившегося кучками вдоль каменной ограды гильдейского дома. Загляните в ворота и там во дворе вам представится другая разнокалиберно-пёстрая толпа женщин. Толпа серая состоит из всевозможных подёнщиков: тут и пильщики с землекопами, и плотники с каменщиками, и носильщики, и прочий работяще-кочевой люд. В толпе разнокалиберно-пёстрой и необыкновенно тараторлевой — всякого рода женская прислуга низшего, дешёвого разбора, стоящая тут в чаянии места. Есть и горничные, и няньки с мамками, но большинство составляет класс кухарок.

Петербургская кухарка тип совершенно особого рода.

Весь средний небогатый слой петербургского населения, вроде различных немцев, чиновников, ремесленников, магазинщиков, ограничивается обычно одной прислугой. Прислуга эта — кухарка, справляющая дело и за горничную, и за лакея. Поэтому кухарка — необходимое звено в жизни этого среднего небогатого слоя.

У Марьи Ивановны отошла её Мавра. Марья Ивановна в большой досаде, потому — этакое горе — надо идти и отыскивать новую кухарку, да невесть ещё на какую-то на набредёт, просто беда, да и только.

И направляет Марья Ивановна стопы свои во двор Мещанской гильдии. Марью Ивановну тут же со всех сторон обступает уже известная читателю разнокалиберно- пёстрая и тараторливая толпа:

— Вам матушка-сударыня прислугу?

— Кого надоть, куфарку аль девушку? Аль, может, нянюшку требуется?

— Эй! Алёнка! Авдотья! Филипповна! Тетушка Дарья! Подите сюда! Барыня куфарку ищет!

— Извольте, сударыня, я куфарка для вашей милости!

— Эх, ты, ноздри, какая ты куфарка? Тебе в судомойки впору!

— Кто? Я-то? Известно куфарка, я у немцев жила!

— У немцев? Эка невидаль! А я у енерала!

— Не верьте им, сударыня, оне колотовки[225] с Таировского переулка[226], я семь лет на одном месте выжила у господ и тестат при себе имею, меня возьмите!