Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

В главном, большом балагане 10 номеров. По словам самих торговцев, каждый из них ежедневно торгует, средним числом, на 10 рублей, в праздничные дни побольше: рублей на 12, на 15, а то и на 20 рублей.

Значит, ежедневно обжорный ряд в Петербурге торгует свыше, чем на 100 рублей. Это только мясными продуктами. Хлеба идёт рублей на 25 на 30 в день.

Копеечная торговля, в своей массе, обращается уже в сотни рублей, а в течение года — в десятки тысяч рублей. Большинство торговцев промышляют в обжорном ряду очень давно. Один из них торгует с 1847 года.

Бок о бок с обжорным рядом устроена «чайная общества трезвости».

Здесь торговля тоже «копеечная». Простонародье приходит сюда пить чай, пообедав в обжорном ряду.

На стенах заведения вывешены объявления: «посетитель получает за 1 копейку кусок сахару и чаю вволю».

Ежедневно в «чайной» перебывает от 700 до 1000 посетителей. Чайная открывается в 5 часов утра и до 9 вечера.

Кто привык видеть «обжорный ряд» с его незатейливою и неряшливою кухней, на того он не производит ничего особенного: на человека же свежего обжорный ряд производить неприятное впечатление. Уже один специфический аромат, разносящийся в воздухе от гусака, и т. д., заставляете вас держаться подалее.

Вместо обжорного ряда, желательно было бы видеть общедоступную народную столовую, организованную на иных началах. От этого бедняк и чернорабочий только бы выиграли в деле своего питания.

Общедоступная народная столовая имела бы экономию в топливе: многочисленные жаровни концентрировались в одной плите. Затем целый штат торговцев и торговок, наживающихся от бедняка сократился бы.

Зимою бедняку не пришлось бы есть свой «хлеб насущный» на холоду и дрогнуть от мороза. Наконец, самый вид обжорного ряда, с его пёстрой, разношёрстной толпой, более приличен для какого-нибудь азиатского города, а не для Петербурга.

Всеволод Владимирович Крестовский «Петербургский типы» (избранные главы) [216]

Гнилушница с Чернышева моста

Ещё не так давно было время, когда Фонтанка украшалась старыми Екатерининскими мостами, в том самом роде, образцами которого остаются нынешние мосты Чернышев и Калинкинский. Мне, и сам не знаю почему, с детства ещё нравились эти мрачной тяжёлой формы гранитные башенки с тяжёлыми цепями. В них есть что-то своеобразное, характерное, что-то стариной веющее.

Я весьма был недоволен, когда переделывали мосты: Семионовский, Семёновский и Измайловский. Правда, они теперь очень легки, широки и даже по-своему изящны, но, увы! это какое-то казённое изящество: гладенькое, безличное, бесхарактерное, которое невольно претит каждому человеку, чувствующему хотя бы какое-нибудь влечение к характерным формам. И часто случается, когда я прохожу по Чернышеву мосту, мне приходит на ум: вот и за тебя, старик, скоро примутся, и тебя похерят, а с тобой и ещё один памятник петербургской старины уничтожат. Конечно, хотя ещё у Петербурга и не Бог весть какая старина, да все-таки пусть уж лучше будет эта, чем вовсе никакой.

Чернышев мост наиболее успел сохранить до наших дней свою старую самобытность и характер. По Чернышеву, от раннего утра и до позднего вечера, не перестаёт сновать и перетасовываться прохожий люд — потому место-то уж очень бойкое. Чернышев мост представляется своего рода торговым пунктом. Особенно по утрам проявляется в нём эта промышленно-торговая сторона. Тут барышники-перекупщики или «мешки», как называют их мазурики, у тёмного люда «вольный товар»[217] с рук на руки перекупают, тут появляется лоток, покрытый тряпицей, из-под которой пробивается пар с запахом съестного, а над лотком — промышленно-лукавая рожа нараспев выкрикивает фальцетом:

— Пироги, горячи! С лучком, с квасом, с рыбицей-капустой, с честною говядинкой, с тугою начинкой. Пожалуйте-с, с почину!

Рядом с пирогами другой лоток и другая промышленно-лукавая рожа, и другое опять выкрикиванье:

— Калачи горячи, что ни есть из печи, сайки московские. Пожалуйте-с!

А на другой стороне, у гранитных перил, старикашка-торговец располагает свою выставку с яблоками, орехами и всяким пряником. Рядом с этим десертом помещается другая выставка, содержание которой нетрудно за несколько шагов угадать по одному только запаху — это изделия «метрдотелей» из гусачных[218] заведений Вяземского дома[219], изделия сии суть бычьи внутренности: печёнка и рубцы, которыми можно полакомиться не только за копейку серебром, но и за грош, даже отрежут их, коли угодно, и на медную денежку. Немножко подальше от рубцов и печёнок у спуска набережной останавливаются ручные тележки, и на каждой из этих тележек толстая баба в платке и шугае[220]. Бабы эти необыкновенно бойки и задирчиво-тараторливы, они то и дело брехают да переругиваются между собой, и каждая старается перекричать друг дружку.