Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Только в дни дежурства непоколебимого в своей суровости стража она, поневоле, должна была вести себя прилично, потому что тот, не поддаваясь её соблазнам, не допускал возможности добыть ей водки какими бы то ни было способом. Естественно, что более надёжного проводника трудно было подыскать смотрителю для такой беспокойной и даже «дерзкой» арестантки. А между тем к допросу следователь её требовал чуть ли не ежедневно. Хотя обыкновенно избегали посылать часто арестанта с одним и тем же проводником, во избежание стачки, но здесь поневоле пришлось довериться ему одному, предпочтительно пред всеми другими служителями, которые, даже на глазах смотрителя, не могли противостоять чарам Акулины и оказывали ей видимое послабление.

Раза три или четыре эти путешествия совершились со всевозможным благополучием. Провожатый доставлял неугомонную Акулину обратно в часть совершенно трезвую и даже, как будто, совсем угомонившуюся. На четвёртый или пятый раз они снова пошли, — но в часть уже из них не вернулся ни тот, ни другая.

После долгих розысков удалось напасть на их след. В номере какой-то гостиницы средней руки отыскалась полицейская книга, бывшая при провожатом. По показанию номерного, «они», т. е. Акулина и её страж, заходили сюда не в первый раз, а в последний забыли эту книгу. Когда перелистали книгу, нашли и записку, в которой виновный прощался «с честными людьми» и писал без всяких обиняков: «погибнул через любовь».

Рассказывали (среди заключённых полицейского дома это «любовное приключение» произвело, разумеется, огромное впечатление), что честный страж, после первого же своего опыта конвоирования неугомонной Акулины будто бы со слезами на глазах умолял смотрителя освободить его на будущее время от этой непосильной обязанности и просил в следующий раз послать с Акулиной кого-нибудь другого. Но смотритель будто бы только пригрозили ему арестом. Бравый страж повиновался, и с тех пор стал уже бессменно препровождать Акулину к судебному следователю, пока, наконец, не «погибнул через любовь». Каждый Самсон найдёт свою Далилу!

«Следования» арестанта к месту назначения производились обыкновенно пешком; но арестанту, желающему ехать, не возбранялось нанимать и экипажи на свой счёт. Само собой разумеется, что такой привилегией пользовались весьма немногие счастливцы. Арестанты, чувствовавшие чрезмерную слабость и вообще «больные», имели право быть перевозимыми бесплатно на извозчичьих линейках. Но так как извозчики обязывались везти даром, то при этом соблюдалось правило, в силу которого при далёких расстояниях первый попавшийся извозчик обязан был провезти только известное незначительное пространство; затем арестант пересаживался на вторую, третью извозчичью линейку и т. д., смотря по расстоянию. Такой способ передвижения весьма печально отзывался на труднобольных, которые, если сами бывали неспособны двигаться, переваливались с линейки на линейку дюжими руками полицейского служителя и извозчика, для которых каждый арестант был не более, как «кладь», почему они с ним и обращались как с настоящею кладью.

Нам довелось слышать полицейского служителя, который с неподдельным, но производившим тягостное впечатление, юмором рапортовал начальству о том, как он «доставил» в тюремную больницу вместо живой мёртвую старуху-арестантку. Её так усердно «переваливали» с извозчика на извозчика, что на четвёртом она «ёкнула и Богу душу отдала».

За всякую попытку к побегу и вообще за «упорное» неповиновение местному начальству провинившийся арестант немедленно переводился из полицейского дома в тюремный замок. Больные также препровождались в тюремный замок для помещения в местный лазарет, где и оставались впредь до выздоровления. Это обстоятельство заставляло заболевших арестантов перемогаться, т. е. скрывать свою болезнь до последней возможности. Для непривычного слуха название «тюрьма» сохраняло своё особенное значение, независимо от того, что по существу заключение в тюрьме, конечно, весьма немногим отличается от заключения в полицейском доме.

Обедали арестанты ровно в одиннадцать часов.

Двое-трое из «бродяжных» отправлялись под конвоем в арестантскую кухню, находившуюся в непосредственном заведовании «вольнонаёмной кухарки». Отсюда они возвращались в каморы с дымящимися мисками и порционными ломтями ржаного хлеба на всю братию. Иногда порций не хватало на всех, так как продовольствие отпускалось обязательно лишь по числу заключённых предыдущего дня.

Обед продолжался недолго. Содержимое объёмистых мисок уничтожалось в несколько минут, и опорожненная посуда относилась обратно в кухню «бродяжными» тем же порядком. На еду арестанты особенно не жаловались. «Брюхо — не зеркало!» — основательно рассуждали они.