Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Нетрудно представить себе внутренний вид этой «пьяной» камеры, когда она переполнена. Нередко здесь затеваются отчаянные схватки, и тогда горе тем из «бесчувственных», кто в общей свалке очутился не под нарами: их немилосердно затопчут. Подобные примеры бывали. Помочь горю в этом случае оказывалось почти невозможным — ни один полицейский служитель не рискнёт войти в «зверинец» в минуту общей травли. Да и всей служительской команды полицейского дома оказалось бы недостаточно для водворения порядку в этой сплошь пьяной компании.

Женское «пьяное» отделение не уступает ни в каком отношении мужскому. Только невообразимый «бабий» визг, писк и истерические завывания служат ей ещё специфическим дополнением.

Кроме «безобразно-пьяных» в собственном смысле, исправно подбираемых на улицах городовыми и дворниками, в «пьяных» камерах пребывают и более или менее постоянные обыватели и, особенно, обывательницы.

Каждый вечер в воротах полицейской части появляется вереница безобразных, избитых, растерзанных «пьянчужек из женского сословия», как называют их сторожа, они, пошатываясь и прихрамывая, сами направляются к знакомым дверям своего ночного приюта. В «пьяной» камере они у себя дома, начальство знает их наперечёт и им „не препятствует". На утро в знак признательности к своему родному пепелищу, они выполняют в камере все нужные домашние работы — выметают и замывают следы вчерашней оргии и затем исчезают до вечера, устремляясь по стогнам[160] столицы искать себе дневного пропитания.

Пьяные, привозимые сюда, остаются в камерах «до вытрезвления»; но обычаем установлено выдерживать их целые сутки, так что в каждый данный момент «пьяная» камера вмещает в себе живые образцы разных степеней опьянения, которые можно выразить приблизительно в следующей убывающей гамме: «бесчувственный», «растерзанный и дикий», «буйно-пьяный», «просто-пьяный», «весёлый», «почти трезвый» и, наконец, — горемычно ожидающей свободы — «жаждущий опохмелиться».

«Пьяной» камерой заканчивается серия отдельных помещений для арестуемых при полиции. Но, понимая более широко слово «арест» к категории помещений для заключённых следует, без существенной натяжки, отнести и так называемый «приёмный покой», имеющийся обязательно при каждом «полицейском доме».

«Приёмный покой», как можно догадаться по самому названию, есть нечто вроде лазарета, устроенного на скорую руку.

Разделённый на две половины, мужскую и женскую, он помещается обыкновенно, в двух, трёх небольших комнатах, в каждой из которых есть достаточно места для трёх, четырёх кроватей. Эти кровати предназначены, главным образом, для случайно заболевших лиц, подобранных на улице и не могущих рассчитывать на более удобный приют. Здесь имеется в виду не лечение больного, ему подают только первоначальную помощь, если помощь ещё возможна, или констатируют факт смерти.

Масса «несчастных случаев», о которых ежедневно дают нам знать газеты, все эти криминальные драмы, которыми кипит суетливая лихорадочная жизнь столицы, заканчиваются обыкновенно здесь — на одной из жёстких коек полицейского покоя. Рабочий, упавший с лесов и размозживший себе череп; девушка, бросившаяся в отчаянии с высоты пятого этажа; подгулявший мастеровой, только что снятый с петли, на которой он хотел удавиться; отставной чиновник, вытащенный из воды, и пьяный фабричный распоровший себе ножом живот, — все эти горемыки, стремглав летевшие в объятия смерти подхватываются на лету «приёмным покоем» полицейского дома и здесь или навсегда закрывают свои отяжелевшие веки, или, возвращённые к жизни, с отрадой ловят заново луч света, блеснувший им сквозь решетчатые окна приёмного покоя.

Сюда же привозят всех, помешавшихся, расстроенных умственно, если родные или близкие люди не сумели или не захотели сами о них позаботиться. Их держат здесь на испытании в продолжение семи дней, усмиряя, при нужде, горячечными рубахами, жёсткими ремнями и беспощадными, классическими рукавицами. Если после этого срока их состояние не улучшается, их отправляют в «Больницу всех скорбящих»[161] на одиннадцатую версту, или в другой какой-либо «сумасшедший дом».

Во главе администрации приёмного покоя стоит полицейский врач, который ежедневно посещает больных; ближайшим же образом бразды правления держит в своих руках мутный фельдшер, который и живёт тут же со всем своим семейством в одной из комнат приёмного покоя.

Здесь, в противоположность всем другим больницам, приём больных не ограничен числом свободных кроватей. Каждый нуждающийся в ближайшей медицинской помощи, должен быть принят, хотя бы его пришлось положить на пол… Это, впрочем, и понятно. Иначе полицейские «приёмные покои» совершенно не удовлетворяли бы своему назначению.

Но следовало бы подумать о значительном их расширении.