Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Во главе управления каждым «полицейскими домом» стоит «смотритель» — главное ответственное лицо за хозяйственное и административное благополучие вверенного ему учреждения. При нём имеются — помощники и несколько писцов, образующих «контору», в которой сосредоточено все «делопроизводство». Всевозможных текущих «дел» и всяческой «переписки» у этих лиц бездна, так что служба их и хлопотлива, и ответственна.

В огромном большинстве, должности смотрителей заполнены отставными военными. Попадаются даже гвардейцы. Помощники предпочтительно избирались из «стрикулистов»[162], наклонных к письменности. В «конторе» можно было встретить «типы» решительно всех «ведомств». Где кому не посчастливилось, тот и идёт служить в «полицейскую контору». Служба сама по себе не заманчива.

Для того, чтобы ладить с разновидным составом арестованных, не прибегая при этом к суровым мерам, смотрителю нужно обладать тактом и достаточно ровными характером. Главная его забота в том, чтобы с внешней стороны всё обстояло благополучно и по возможности не было «кляуз» и «всяких доносов». Для достижения такого благополучия смотрителю приходилось не столько «руководствоваться справедливостью», сколько вечно и во всём политиканствовать, лишь бы только «не вынести сора из избы».

В то время, к которому относятся наши наблюдения, во главе столичной полиции стояло лицо столь же энергичное, сколько мало вдумчивое и стремительное в расправе с подчинёнными. Его боялись, как огня, и в домашнем обиходе, между собой, полицейские чины иначе его не величали как «бешеный».

Иногда по простым анонимным доносам поднималась целая буря, смотрители и их помощники, без всякого расследования, летали с мест, а иногда даже и вовсе увольнялись со службы «по третьему пункту[163]».

Нелюбимый арестантами, смотритель должен был быть всегда начеку. Если он пытался «подтягивать» арестантов, на него тотчас, «как бы со стороны» сыпались, как из рога изобилия, жалобы и доносы. На общую радость и ликование заключённых случалось, что такой смотритель очень скоро сам попадал на несколько дней под арест на гауптвахту. «Бешенный» не выносил «беспорядков», а под беспорядком разумел всякое, причинённое ему, беспокойство.

Когда после подобной «отлучки» смотритель вновь вступал в отправление своей должности, официально считалось, что он «возвратился из отпуска», но все арестанты прекрасно знали, что следует разуметь под этим «отпуском». Несколько дней смотритель обыкновенно обнаруживал значительное стеснение в обращении с арестантами.

Так как с «благородными» у смотрителя устанавливались обыкновенно отношения особые (обыкновенно за хорошую плату «благородные» столовались у него, т. е. им готовился завтрак и обед на его кухне), то нередко он делился с ними и своими огорчениями.

— А меня-то «бешеный» опять упрятал на три дня… чуть не согнал с места! Ну, ничего… увидите, дня через два сам вызовет, извиняться станет…

Следовали ли затем вызов и извинение, оставалось навсегда тайною огорчённого смотрителя.

Иногда «бешеный» внезапно, даже ночью, вдруг, посещал полицейский дом. Трепет шёл тогда невообразимый. Бывало большим чудом, если вслед за этим смотритель или его помощник не попадали под арест.

Привилегированным арестантам дозволялось буквально всё, что только можно было дозволить, лишь бы «дозволение» не было слишком гласно и не слишком нарушало внешнее благочиние.

Безусловно, запрещалась игра в карты, так как это вызывало споры и острые конфликты, но игра в орлянку, крестики и т. п. азартные игры поневоле, за невозможностью уследить, толерировались[164].

Одно время по инициативе «капитана гвардии» в благородной камере завелись было карты. Однажды возвращаясь из театра (смотрительская квартира выходила на тот же двор, как и камеры арестованных), смотритель заметил, что окна «благородной» до половины заложены подушками. Предосторожность эту предложил, всегда полный инициативы, «американской скиталец» — «Bоп garson, actif, mais dangereux».

Трагедия получилась изрядная.

Несчастный смотритель буквально заболел от ужаса и злости, констатируя всю степень провинности «господ благородных» и восстановлял порядок, путём отобрания колод и водворения подушек на свои места.

— Вы поймите, господа, поймите, чему бы я подвергся, если бы «бешеный» налетел на этакую штуку… Сибирь, просто Сибирь!!! Господин капитан, вы — зачинщик! Я мог бы вас без дальних разговоров отправить в карцер на семь дней. Но вы поймите, господа, я человек благородный… слышите ли-с, да… благородный!

И смотритель чуть не рыдал, с силой ударяя себя в грудь.

Все, и вполне чистосердечно, дали ему слово, что «ничего подобного не повторится более».

Приходит на память и второй случай, где тот же смотритель пережил ещё горшие минуты страха и отчаяния за свою судьбу.

Виновником этого явился, знакомый уже читателю, первой гильдии купец Блиндман.

В числе поблажек, допускавшихся иногда смотрителем для кое-кого «из благородных», была одна весьма щекотливого свойства.