Непобежденный

Признаюсь, не ожидал. Не Бог весть какими мы были друзьями с ныне покойным Виктором Михайловичем Суходревом, блистательным переводчиком на высшем уровне. Никогда я не сидел с ним в одном кабинете и бывал там только во время наших нечастых предобеденных выпивок. Не перечисляя многих достоинств Суходрева, скажу, что всегда считал его интеллигентным порядочным человеком. Уж от него никак не ожидал… Досадовал так, что уклонялся от встреч с ним и не здоровался, когда сталкивался с ним в мидовских коридорах.

Отцу я ничего не сказал, а он никогда не вспоминал об этом неприятном сюжете.

Однажды уже в начале девяностых, прогуливаясь вечером с Бобковым, отец, хитро глянув на меня, вдруг спросил:

— Скажи, Филипп Денисович, доставлял ли мой наследник хлопоты твоим ребятам?

На что Бобков сразу прямодушно ответил:

— Никаких проблем у нас с Вашим сыном не возникало, поскольку о своих «секретах» он вещал на каждом перекрестке так зычно, что никаких спецсредств не требовалось.

Отец смеялся, Бобков улыбался. Не скрою, мне было занятно услышать такой ответ.

* * *

В памяти накопилось многое из того, что мы обсуждали и вспоминали с отцом (я пытался называть его «папаней», но это не прижилось, сошлись на обращениях «отец», «дед» и в отношении меня «сынок»).

Внуков называл по именам. Особенно любил первую свою внучку, мою дочь Елену. Передал ей свое давнее увлечение философией, к которой я до сих пор отношусь с прохладцей. Так уж сложилось. А дочка — ныне кандидат философских наук — преподает на соответствующем факультете Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова.

Упомянул дочь, которая подарила мне двух внуков, и вновь уже в который раз подумал о том, насколько мало я знаю о родне и по отцовской, и по материнской линии, как легкомысленно отнесся к возможности узнать о своей родословной.

* * *

Лет до сорока особого интереса по поводу родословной моего семейства у меня, насколько помню, не возникало. В те времена я был больше озадачен историей происхождения своей фамилии.

Определенную известность она получила в семидесятые-восьмидесятые годы из-за частых упоминаний о моем отце в советской прессе по радио и телевидению сначала как о члене ЦК КПСС, главном редакторе «Правды», а затем как о Секретаре ЦК КПСС.

До того как фамилия Зимянин, стала привычной для слуха широкой публики, мне пришлось пережить немало курьезных, а то и неприятных моментов.

Как только меня не называли! Приведу лишь несколько примеров: «Зимин», «Зимякин», «Зимянкин», «Землянин», «Замятин», «Земляникин», «Землянкин»… Но самое сильное впечатление произвел выданный в 1969 году служебный пропуск в Агентство печати «Новости» на звучную фамилию «Зиманян»!

С той поры испытываю большую неприязнь к новоиспеченным острякам, которые, ради смеха, искажают и коверкают чужие фамилии.

Один из ближайших моих друзей, замечательный писатель и литературовед Юрий Иванович Селезнев вдохновенно (иначе и не скажешь!) творил жизнеописание Федора Михайловича Достоевского. Отгородившись от всего, что могло ему помешать, лишь изредка появлялся в редакции серии «Жизнь замечательных людей», которую он возглавлял в издательстве «Молодая гвардия». Дописывал книгу он, уже работая в «Нашем современнике». Юра, подобно своему герою, работал по ночам, при этом непрестанно курил и поглощал бесчисленное количество чашек завариваемого им крепчайшего кофе.

Мы не виделись в течение нескольких недель осенних месяцев 1979 года. Как и все близкие друзья Селезнева, я старался не отвлекать его.

Совершенно неожиданно Юрий Иванович позвонил мне и, как всегда, деликатно поинтересовавшись, не занят ли я, пригласил приехать к нему домой.

Через полчаса я входил в Юрину квартиру, окна которой выходили на площадь Коммуны (ныне Суворовская площадь).

По-своему знаменательно, что дом, где жил Юра, расположен рядом с улицей Достоевского, на которой находится открытый еще в 1928 году музей-квартира писателя, и недалеко от Селезневской улицы. Сегодня здесь уже станция метро «Достоевская», сооруженная в 2010 году.

Прямо с порога Юра озадачил меня вопросом: что я знаю о своей родословной? Не понимая, куда он клонит, полушутя-полусерьезно ответил, что мои познания ограничены именами близких родственников по отцовской и материнской линиям, главным образом дедушек и бабушек.

Селезнев, почему-то укоризненно покачав головой, принялся увлеченно рассказывать о белорусских, польских, татарских и, естественно, русских корнях великого писателя.

Но главное из услышанного мною было то, что уже с начала шестнадцатого века в родословии Достоевских появилась и далее часто упоминалась фамилия «Зимянин».

Говоря об этом, Селезнев сослался на изданную в СССР в 1933 году пятитысячным тиражом «Хронику рода Достоевского (1506–1933)», которую составил выдающийся ученый-антрополог Михаил Васильевич Волоцкий.

Провожая меня, Юра сказал, что не исключает возможного родства между Федором Михайловичем и моими предками с учетом общего белорусского происхождения и весьма редкой фамилии «Зимянин».