Непобежденный

Каково же было после этого смотреть и слушать откровенную телевизионную поделку под названием «Человек без лица» с участием Ю. Жукова, В. Логинова, Р. Медведева, М. Шатрова и прочих претендентов на последнее слово в отечественной исторической науке. Какие только оценки не звучали в адрес Суслова, начиная с набивших оскомину «человека в футляре», «серого кардинала» и заканчивая, по-моему, жуковским перлом — «Солнце бюрократов». Один только А. И. Лукьянов, непонятно ради чего присоединившийся к этой кампании, положительно отозвался о роли Суслова в истории нашей страны, хотя и пробурчал что-то про «консервативность» и «ортодоксальность».

Создатели телесериала «Товарищ Сталин» решили переплюнуть, иначе не скажешь, документалистов. Загодя объявив об использовании в сценарии «новых, прежде закрытых документов, доступ к которым был получен с помощью профессиональных историков», дуэт сценаристов Алейниковых и режиссер Ирина Гедрович сняли, а компания НТВ показала четырехсерийный фильм о последних неделях жизни Сталина.

Через три года после «Человека без лица» вновь на телеэкранах возник Суслов с физиономией актера Д. Спиваковского, который внешне так же похож на своего персонажа, как С. Юрский, по мере сил и возможностей изобразивший карикатурно-уродливого Сталина.

Суслов в фильме — не только главный валютный казначей партии, беспрепятственно снующий по миру, развозя валютные подачки «дружественным организациям» в Америке или в Африке (так, видимо, зафиксировано в «прежде закрытых документах»). Он состоит в заговоре против Сталина, изощренный интриган и палач-отравитель, уничтожающий чекиста-свидетеля прямо в своем кабинете.

Простится мне такая вольность, но пока образу Михаила Андреевича явно не везет в кинематографе. В тягостном и нудном сериале о Е. А. Фурцевой роль Суслова безнадежно загублена актером Д. Поднизовым, который если и запомнился впечатлительному российскому зрителю, то разве что по роли в сериале о перепугавшем всю страну маньяке и садисте Чикатило… Какой уж тут образ главного идеолога КПСС!..

* * *

Первые семь лет меня воспитывал горячо любимый дед Авраам Михайлович Черяк, чистокровный породистый белорус, статный высокий (метр восемьдесят ростом) блондин с голубыми глазами.

Нареченный по святцам Авраамом, а в Белоруссии были широко распространены ветхозаветные имена, дед не любил, когда его называли Абрамом. Он просто во всем любил точность.

Его дочь, моя мать, также не выражала восторгов, когда слышала обращение «Валентина Абрамовна».

Отобранный из-за роста дед в 1916 году был призван на службу в Кавалергардский полк за несколько месяцев до Февральской революции. В то время полк дислоцировался в Санкт-Петербурге, где в одном из почтовых отделений работала привлекательная (судя по сохранившимся фотографиям) телеграфистка Шурочка Тимофеева.

С января 1918 года бравый кавалергард вступает в ряды Красной Армии, воюет на фронтах Гражданской войны, в двадцатые годы подавляет басмаческое движение в Средней Азии, организует пограничные кордоны Советской России. И везде рядом с ним Шурочка, его надежная и верная подруга в суровых и опасных военных буднях.

В тридцатые годы Черяка направляют в заграничную командировку в Монголию, куда его сопровождают жена и восьмилетняя дочь Валентина.

В отличие от своего зятя — страстного книжника он был заядлым меломаном и коллекционером граммофонных пластинок. Перед войной дед привез из Монголии, где он служил советником по пограничным вопросам в администрации руководителя страны Чойбалсана, английский патефон «Голос его хозяина» и уникальное по тем временам собрание пластинок — от записей песен Петра Лещенко и Александра Вертинского до оркестровок выдающихся американских джазовых музыкантов Пола Уайтмена, Рея Нобла и Дюка Эллингтона.

* * *

Дед привил мне любовь к музыке. Выйдя в отставку в начале 1950-х годов с высокого поста в Управлении по делам военнопленных и интернированных, он большую часть времени проводил или в кругу своей семьи с двумя девочками Галиной и Тамарой, которых они с бабушкой взяли из детского дома, либо приходил к нам и возился с внуками — со мной и моей младшей сестрой.

Дед не читал мне сказок. Он усаживал меня на колени и заводил патефон. Из того что мы слушали, а это продолжалось часами, на всю жизнь я запомнил и полюбил оперы Мусоргского «Хованщина» и «Борис Годунов», «Евгений Онегин» Чайковского с несравненным Лемешевым. При этом операми наслаждались от начала до конца: они были записаны на огромных двусторонних пластинках размером с современные долгоиграющие гиганты, но по весу значительно тяжелее.

Мы переслушали сотни записей от трофейных немецких и «ленд-лизовских» до песен Петра Лещенко и Вертинского. Многое запечатлелось в памяти. До сих пор помню наизусть «Мою Марусечку», «Марфушу», «Сашку» и прочую дребедень, чем уже в 1960–1970-е годы удивлял своих старших друзей-музыкантов. Память действительно была приличная.