Непохожие

Не дожидаясь, пока водитель Казака откроет дверь, ныряю в салон и отодвигаюсь на самый край сиденья. Чтобы поскорее отделаться от Андрея, нужно просто придумать концепцию… Журнал у нас специфический. Никто не хочет читать о чужих бедах, как будто они заразные. Но понимая, как важно всё-таки поднимать подобные темы, мы не сдаёмся. Каждая такая статья — вызов. Вот как написать, например, о хосписе, и не скатиться в чернуху? До этого нам удавалось. Только чтобы придумать верный подход, нужно вдохновиться. Надо ли уточнять, что господин Казак не вдохновляет совершенно?

— Мы можем начать прямо сейчас, если вы не возражаете.

Диктофон всегда со мной. Нет ни одной причины, чтобы терять время.

— Валяйте.

Нажимаю кнопку. Естественно, я не успела подготовиться к интервью, поэтому начинаю с тех вопросов, которые приходят на ум первыми.

— Значит, вы сразу после рождения дочери решили учредить фонд?

— Нет, два месяца мы боролись за её жизнь. После ещё долго мотались по реабилитациям. Было как-то не до фондов.

Ну да. Мотался он, как же! Представить такое сложно. Если уж кто-то и поездил, так это его жена. И няньки. Скорее даже специально нанятые медсёстры. Знаю я несколько таких случаев.

— Но всё-таки фонд случился. Что вас подтолкнуло к его созданию?

— Понимание, что большинство семей, столкнувшихся с диагнозом ДЦП у ребёнка, по факту остаются один на один с проблемой.

Интересно, насколько он честен. Если бы мы были где-нибудь за границей, я бы предположила, что через свой фонд Казак каким-то образом оптимизирует налоги, но… У нас благотворительность не предоставляет для бизнеса никаких льгот. И если Казаком движет какой-то шкурный интерес, то, скорее всего, это больше имиджевая история.

— И ваш фонд специализируется…

— На реабилитации, — в голосе Казака звучит неприкрытая досада. Словно он недоволен тем, как я выполнила домашнее задание, хотя мог бы и догадаться, что у меня просто не было времени подготовиться, как следует!

— То есть вы оплачиваете реабилитацию детей?

— В том числе. В прошлом году мы достроили собственный реабилитационный центр. А ещё мы обучаем специалистов, организуем тренинги и семинары для родителей, а также оказываем им психологическую поддержку.

— Это очень важно… — бормочу я. – А вам? Вам кто-нибудь оказывал… хм… поддержку?

— Меня год пытались убедить в том, что мой ребёнок будет овощем. Так себе поддержка, не находите?

— Этого не случилось?

— К счастью, нет. Мишель… совершенно необыкновенная девочка.

В холодный голос Казака прокрадываются незнакомые мне бархатные нотки. Говоря о дочери, он будто бы преображается. И это отчего-то волнует.

— Мы могли бы с ней поговорить?

— Нет. Исключено.

— Почему? Уверяю вас, это здорово помогло бы нам раскрыть тему. Осветить её под другим углом. Мы могли бы даже сделать несколько фотографий...

— Мишель — не цирковой уродец! — рявкает Казак, захлопываясь в одно мгновение. В этот момент машина останавливается в нескольких метрах от ресторанчика, знаменитого тем, что в одном из залов здесь имеется выход на открытую террасу, с которой открывается великолепный вид на город, колодцы-дворы, проржавевшие крыши и купола соборов. Андрей резко толкает дверь и выбирается из машины, смерив меня напоследок презрительным взглядом. Выключаю диктофон и, как дура, бегу за ним.

— Постойте! Я же ничего подобного не имела в виду! Почему сразу — «уродец»? — догоняю его у лестницы.

— Проехали. Никаких фото. Я не собираюсь спекулировать на этой теме.

— Ах вот как? Как же вы тогда собираетесь опровергнуть слова вашей жены?!

— Я? Никак. Это ваша работа. Будьте добры, — Казак отвлекается на подошедшую хостес, — нам столик на двоих.

И снова он шагает настолько стремительно, что мне приходится за ним бежать хвостиком.

— Кажется, я поняла! Вам плевать на собственную репутацию! Зачем же тогда вы это все затеяли?

— Что именно?

— Это интервью. А, дайте угадаю. Вам просто нравится издеваться над беззащитными людьми. Как же я сразу не догадалась!

— Да, действительно, как? Вам же в красках рассказали, какой я деспот.

— А это не так?

— Не мне судить. — Казак открывает меню. — Шампанского?

— Ни в коем случае, — цежу сквозь стиснутые зубы.

— Тогда вернёмся к вашим вопросам.

— У меня их не осталось. Думаю, детали я смогу обсудить с директором фонда, сэкономив вам время. Нам всё равно придется туда поехать.

— Зачем?

— Поговорить с детишками и их родителями. Может быть, сделать несколько фото. Если никто не станет возражать.

— А если станут?

— А если станут, уверена, мы что-нибудь придумаем. В конце концов, это не главное, так? Важно вас выставить белым и пушистым. Кстати, а ведь это неплохой вариант, — я задумчиво поглаживаю подбородок: — Можем сопроводить статью вашими фотографиями, что скажете?

Меня несёт. И что удивительно, я не могу остановиться, хотя понимаю, что зарвалась. Так себя обычно ведут жертвы домашнего насилия. Привыкнув к эмоциональным качелям, в какой-то момент они сами начинают провоцировать абьюзера… Кошмар! Почему я не могу отстраниться?! Куда делись мои мозги? Может, я их пропила на той злосчастной вечеринке?