«Он знал, что вскоре умрет, но во время Холокоста так часто избегал смерти, что твердо поверил в свою неуязвимость – в то, что он сможет победить и болезнь. Он никогда не жалел себя. Он говорил, что в концлагере те узники, кто думал, что скоро умрет, в каком-то смысле уже были мертвы. Если ты думаешь о смерти, все кончено. Сам он не думал о смерти никогда».
Он отказывался верить сообщениям врачей. В последующие недели, если анализы крови показывали хотя бы малейшее улучшение, он игнорировал все остальное и объявлял семейству: «Вот видите? Мне лучше». Борьба была для Зигги обычным способом существования; бороться для него значило то же, что для других иметь карие глаза или еще какую-то постоянную примету внешности. Он боролся с нацистами, он боролся с ФРС и ФКСД – что ж, теперь он будет бороться с раком. Какой бы враг ни атаковал, он готов был сражаться. Так было всегда: он принимал бой в тех случаях, когда другие сочли бы ситуацию безнадежной; он не обращал внимания на боль и готов был пройти любое лечение, чтобы вернуться к настоящему делу – сохранению памяти о прошлом и построению светлого будущего.
Когда члены семьи приехали навестить его в квартире в Форт-Ли, Зигги попытался замаскировать свое состояние новой прической и ободряющими словами. «Я рад, что вы приехали, – сказал он детям, – но сейчас вам нужно съездить в банк и сказать, что мы собираемся приобрести другой банк. Скажите, что у меня деловые командировки, потому-то в последнее время я там и не показываюсь. Не хочу, чтобы думали, будто я болен». Слухи о том, что президент банка болен, могли подорвать доверие клиентов или акционеров к здоровью самого банка, а это для Зигги было гораздо хуже, чем рак.
Он не мог надолго покидать свое жилище – кости были уже слишком хрупкими, но в начале 2001 года совет директоров банка сообщил, что нужно обсудить важный вопрос, так что Зигги для этого необходим. Он надел костюм и галстук, тщательно причесал волнистые волосы, к счастью никак не пострадавшие от химиотерапии. Водитель приехал к нему в семь утра, осторожно помог ему разместиться на заднем сиденье и повез на Джорнал-сквер в Джерси-Сити. Небо было безоблачным. Стоял морозный зимний день.
«Он вошел в банк одетым с иголочки, – вспоминал Боб Маккарти, один из сотрудников. – Он не показывался уже довольно давно, ходили разные слухи. Но вот он был здесь – с идеально причесанными волосами, в безукоризненном костюме и галстуке. Он прошел по вестибюлю и помахал всем рукой: “Привет, как дела!” Все было как раньше. По зданию прокатилась новость: босс вернулся!»
Зигги поднялся на личном лифте, предназначенном для председателя и исполнительного директора банка, вошел в обширный конференц-зал и в очередной раз уселся во главе стола восьмиметровой длины. Там уже сидели Роджин Коэн, гуру юриспруденции; Эд Дэвин и Рэй Кэтло, два высокопоставленных менеджера банка; Ларри Коди, важнейший из директоров. Зигги сложил руки, как будто для молитвы, и посмотрел вверх – на расписанный фресками потолок. Он уже знал, что сейчас произойдет.
«Мы назначаем Алана исполняющим обязанности президента», – сказал Коди. Только Коди, директор в TCNJ с 1988 года, мог преподнести Зигги такое заявление. Коди раньше был заместителем председателя крупнейшей в Нью-Джерси коммунальной компании Public Service Electric and Gas и без колебаний шел на резкие разговоры. Он сообщил новость быстро и без обиняков. Если банк утвердит это решение, Зигги придется отойти от дел и передать должность Алану.
Зигги молчал. По его мнению, совет директоров слишком уж серьезно относился к его раку. Он уже выздоравливал и в любой момент мог вернуться к работе. Разве они не понимают, что он по природе своей боец, что он умеет бороться – противостоять ударам, уклоняться от них и наносить ответные? На каком основании они вообще приняли такое эпохальное решение?
«Врачи говорят, что у меня все хорошо, – сказал он. – У меня была отличная неделя».
Но совет директоров лучше понимал ситуацию и не мог бездействовать. Короля следовало низложить.
«Зигги, время пришло», – мягко сказал Коэн.