Непокорные

Дэниела Киркби уже отпускают. Его адамово яблоко перекатывается, когда он скованно идет по проходу, непривычный к новой одежде. Он защитил честь хозяина. По дороге домой – я вижу это как наяву – он будет перебирать каждую деталь суда, пока все они не станут отполированными и сверкающими, готовыми к тому, чтобы показать их родителям и остальным жителям деревни. Вопросы обвинителя. Древние камни ланкастерского замка; парящие стропила в зале суда. Грейс в белом чепце, такая красивая. И – на скамье подсудимых – Альта, ведьма.

Ведьма. Это слово выскальзывает изо рта подобно змее, стекает с языка, будто густая черная смола. Но мы с мамой никогда не считали себя ведьмами. Потому что это слово, придуманное мужчинами, слово, которое дает власть тому, кто его произносит, а не тем, кого оно называет. Слово, которое сооружает виселицы и костры, превращая живых женщин в трупы.

Нет. Мы никогда не употребляли это слово.

Долгое время я не знала, что мама думает о наших способностях. Но я знала, чего ожидали от меня, с самого детства. В конце концов, она назвала меня Альта. Не Элис, что значило «благородная», не Агнес – «агнец Божий». Альта. Целительница.

Она учила меня врачевать. И кое-чему еще.

– Говорят, что первая женщина была рождена от мужчины, Альта, – сказала она мне однажды, когда я еще была ребенком: в то воскресенье так сказал пастор в церкви. – Что она произошла от его ребра. Но ты должна запомнить, моя девочка, что это ложь.

Вскоре после этого мы присутствовали при родах Дэниела Киркби, и она сказала мне тогда:

– Теперь ты знаешь правду. Мужчина рождается от женщины. Не наоборот.

Я спросила, почему же преподобный Гуд лжет о подобных вещах.

– Так написано в Библии, – сказала она мне. – Поэтому наш пастор не первый, кто рассказывает эту ложь. И вот причина: я верю в то, что люди лгут, когда они боятся.

Мне было непонятно.

– Но чего боится преподобный Гуд?

Мама улыбнулась.

– Нас, – ответила она. – Женщин.

Но она ошиблась. Это мы должны были бояться.

Я чувствовала это до мозга костей, как бы она ни старалась оградить меня от этого. За несколько лет до ее смерти стало происходить что-то странное. Она пропадала на несколько дней, выпросив лошадь у какого-нибудь семейства, которое было в долгу перед нами за наши услуги. Она могла уехать под покровом ночи; ее ворон летел впереди, лунный свет серебрил его крылья. Она не говорила мне, куда едет, а на случай, если кто спросит, я должна была говорить, что она навещает родственников в Ланкашире.

Я знала, что это неправда. У нас не было других родственников. Были только мы с мамой.

Однажды ближе к ночи, в ту осень, когда умерла мама Грейс, к нам постучались двое. Надвигалась зима, и было прохладно; я помню, женщина держала у груди младенца, и хотя он был закутан в несколько слоев, крошечный кулачок был синим.

У мамы окаменело лицо, и я подумала, что она не хочет впускать их в дом. Но она не могла оставить их за порогом, в холоде и темноте, особенно с замерзшим младенцем на руках. Она велела мне поставить на огонь котелок, а сама стала тихо разговаривать с ними, но в нашем маленьком коттедже невозможно было не услышать их беседу.

Супруги добирались из места под названием Клитеро, на юге, и они шли много дней и ночей. Поэтому неудивительно, что у них были такие изможденные лица, что молоко у матери иссякло: когда ребенка развернули, стало понятно, что он недоедает. Они сказали, что направляются в Шотландию, а оттуда, через море, в Ирландию – туда, где их никто не знает.

Женщина тоже занималась целительством, но не совсем так, как моя мама. Она просто иногда делала припарки – и все. Но они боялись, что это не поможет: по их словам, недалеко от холма Пендл арестовали две семьи, обвинив их в колдовстве. Почти всех повесили.

Мама спросила, как их звали.

Девисы, ответили они. И Уиттлы. И много кто еще.

Мне эти имена были незнакомы, но когда их упомянули, мама побледнела.

С этого дня все изменилось.

В тот день обвинитель вызвал второго свидетеля.

Самого преподобного Гуда. Когда он шел к трибуне, его черная ряса развевалась за спиной. Это напомнило мне крылья летучей мыши, и я, не подумав, улыбнулась. Тут же я услышала пробежавший по залу суда ропот и вспомнила, что за мной непрерывно наблюдают. Я снова приняла отстраненный вид. Поискала глазами паука, но его не было. Осталась только тоненькая сверкающая паутина. Может быть, это было предзнаменование и паук как-то почувствовал, что произойдет?

Священник принес присягу. Это был худой мужчина, с бледным и осунувшимся за годы проповедей лицом.

– Преподобный, – сказал обвинитель, – можете ли вы рассказать суду, где именно проповедуете?

– Конечно, – ответил преподобный Гуд. – Я священник в церкви Святой Марии в Кроус-Бек.

– И как долго вы занимаете этот пост?

– В этом августе будет тридцать лет как.

– В течение этого времени были ли вы знакомы с семьей Вейвордов?

– Да, хотя я не уверен, что семья здесь подходящий термин.

– Что вы имеете в виду, преподобный?