Непокорный рыцарь

Каждый раз, когда я беру телефон, чтобы позвонить своим будущим подельникам, я борюсь с желанием набрать ей.

Я все вспоминаю ее руки на своем лице, нежные прикосновения, которые я ощущал, приходя в сознание. Я думаю об этих огромных темных глазах, которые говорили со мной, когда она сама не произносила ни слова.

Я раньше никогда не считал Камиллу красивой.

Теперь я не понимаю, как мог быть так слеп.

Все в этой девушке очаровательно, особенно когда смотришь вблизи. Розовый цвет ее ногтей, маленькие круглые ушки, выглядывающие из-под растрепанных кудрей. Морщинка между бровей, когда Камилла хмурится. Естественное сияние ее кожи, без всех этих блесток и макияжа. Румянец на смуглых щеках. Выразительные глаза, такие темные, но такие сияющие. И иногда, лишь иногда показывающие что-то еще… Грусть. Страх. Тревогу. Или томление…

Все это можно рассмотреть лишь вблизи.

Но после этого ты уже не можешь воспринимать других девушек иначе, чем надутых пустышек. Даже вчера в банке, когда Белла была при полном параде, в платье, которое обошлось ей, вероятно, в пятизначную сумму, я мог думать лишь о том, какая же она дешевка и фальшивка на фоне Камиллы. Накрашенные ногти, высоко поднятая грудь, обесцвеченные волосы, новая блестящая сумочка размером с лист формата А4… все это было чересчур. Я хотел смотреть лишь на одинокую кудряшку, упавшую Камилле на лицо, и на движение маленькой ручки, убирающей назад волосы.

Боже, я говорю как полный псих.

Я не понимаю, что со мной творится.

Я даже не нравлюсь Камилле. С чего бы? Я вел себя как настоящая скотина по отношению к ней. Ничего личного – такой уж я уродился. Но я не из хороших парней. И не гожусь на роль бойфренда – я всегда это знал. Я эгоистичен, импульсивен, обидчив. Я маниакально преследую желаемое, но разочаровываюсь в ту же секунду, как получаю его.

Сомневаюсь, что люди способны меняться. И быть другим я не умею.

И все же…

Впервые в жизни я хотел бы измениться.

Когда мы лежали рядом и целовались, я на секунду почувствовал себя по-настоящему счастливым. Почувствовал связь между нами. Почувствовал, как мы слегка приоткрыли наши панцири, не опасаясь удара в самое уязвимое место.

Но магия закончилась, и теперь я не знаю, как вернуться в то состояние, потому что не понимаю даже, как все случилось.

Я снова беру телефон и ищу номер Камиллы. Мне дал его Мейсон, а он спросил Патришу.

Я мог бы набрать ей. Мог бы пригласить на свидание.

Но представив себя с ней за столом, я тут же вспомнил о своем идиотском ланче с Беллой. Это было отвратительно. Сплошное притворство.

Нахмурившись, я опускаю телефон.

В столовую входит Данте. Мои бумаги разложены по всей поверхности древнего дубового стола. Мы больше за ним не едим. Раньше, когда Аида и Себ жили с нами, мы частенько собирались за семейными ужинами. Теперь мы едим в основном за маленьким кухонным столом, чтобы не гонять далеко Грету с подносами. Большую часть времени мы даже не пересекаемся – экономка просто не дает еде остывать на плите.

Я слегка скучаю по этим семейным ужинам. Думаю, последний раз мы все вместе собирались за столом в ночь, когда Несса Гриффин справляла свой день рождения. Мы ели на веранде, увитой виноградной лозой, и смотрели на фейерверк, взмывающий над бухтой.

Та ночь изменила многое. Аида захотела вломиться на вечеринку Гриффинов. Я поддержал. Мы понятия не имели, какая цепь событий последует за этим порывом: спортивная звезда Себа закатилась, Аида вышла замуж против своей воли, а мы заключили союз с Гриффинами и объявили войну «Братерству».

Не то чтобы я хотел повернуть время вспять. Но порой хотелось бы знать, какой момент изменит твою жизнь навсегда. Мне жаль, что я не наслаждался тем ужином подольше и так спешил выйти из-за стола.

– Что это значит? – спрашивает Данте своим утробным голосом.

Брат только вернулся с пробежки, и с него ручьем стекает пот.

Он был детиной уже в свои шестнадцать и с тех пор становился только больше. Думаю, львиную часть службы в Ираке брат провел в качалке. Домой Данте вернулся размером с половину взрослого быка. Теперь он не уступает в габаритах крупному медведю.

Я постоянно слышу, как он кряхтит и пыжится в подвале нашего дома, – там у нас хранится древний набор ржавых штанг. Данте надевает себе на шею пару гигантских цепей и затем отжимается, подтягивается и приседает до тех пор, пока его мышцы не начинают выпирать в тех местах, где у людей вообще не должно быть мышц.

– Ты похож на выжатый лимон. Лучше бы нашел себе девушку, – говорю ему я.

– Кто бы говорил, – отвечает Данте. – У меня она хотя бы была.

О да. Только мы о ней не говорим. Если, конечно, не хотим, чтобы Данте оторвал смельчаку руку и скормил ему же.

– У меня была куча девушек, – говорю я. – На часок-другой.

Данте хмыкает.

– Mama бы не оценила твои манеры, – отвечает он.

Теперь моя очередь напрягаться. Это та женщина, о которой не хочу говорить я.

– Мы не знаем, что бы она оценила, – говорю я. – Потому что ее здесь нет.