Непонятый «Евгений Онегин»

Прежде всего, примечания и «Отрывки…» симметричны между собой. В примечаниях чередуется прозаический и поэтический текст. Но и «Отрывки…» содержат не только поэтический, но и прозаический текст: предисловие, прозаические связки выборочно данного поэтического текста, даже одно подстрочное примечание. Выходит, что проза в «Отрывках…» выполняет роль примечаний, и как собственно примечания комментируют стихи романа, так проза комментирует стихи «Отрывков…»; «Евгения Онегина» завершает микророман, повторяющий структуру основного текста… В примечаниях больше прозы, чем стихов, в «Отрывках…» больше стихов, чем прозы, но даже такое соотношение создает своеобразную зеркальную симметрию.

Еще интереснее аналогия созвучий примечаний и «Отрывков…» с главами романа.

Примечания — это фрагмент романа с двойной функцией: их можно (и полезно) воспринимать как целое, но можно так и не воспринимать, акцентируя их связь с текстом.

Как целое примечания одно время изучались весьма активно. Ю. Н. Чумаков настаивает даже на рассмотрении примечаний «внутри художественной системы романа»[262]. По его мнению, признание «художественности примечаний, усложняя структуру „Онегина“, повышает эстетическую информативность произведения, усиливает активную избирающую ориентацию читателя в значимой игре образных сопоставлений» (с. 67). Но тут уж проявляется избыточный азарт исследователя: для того, чтобы подчеркнуть значимую роль примечаний (против чего не может быть возражений) совсем не обязательно отождествлять их с художественным текстом. С. М. Громбах, возражая Ю. Н. Чумакову, рассматривает примечания как форму публицистики, которая выполняет (и тут нет разногласий с Ю. Н. Чумаковым) важную функцию: «Под видом невинных справок они либо привлекают внимание читателя к отдельным строкам и скрытому в них содержанию, либо развивают или подчеркивают мысль, лаконично высказанную в тексте, либо, наконец, говорят то, чего в тексте сказать было нельзя»[263].

В. Мильчина выделяет группу примечаний, которые осознанно тавтологичны, лишены «второго» голоса, фактически излишни: «Своего рода „новаторство“ Пушкина в отношении примечаний заключается именно в этом „прощании“ с ними»[264]. Интересное дополнение, которое, конечно, не снимает значимость роли другой, основной группы примечаний.

Примечания к «Онегину» можно вообразить (конечно — только вообразить) как подстрочные примечания: в этом случае они как бы растворяются в тексте романа. В таком своем содержании, в связях с текстом, они выполняют воспитательную задачу обучения читателя. Это урок остановки в чтении, осмысления данного факта в свете дополнительной информации. Но не так ли можно и нужно читать текст, к которому нет примечаний? Ведь и он связан с иными фрагментами, и установление, уяснение этих связок многое дает, обогащает восприятие романа.

«Евгений Онегин» — книга не для однократного чтения, к нему можно обращаться без устали. Ничто не препятствует повторить начальное сплошное чтение, охватывая содержание в целом. Можно ставить выборочное задание, памятуя, что все богатство впечатлений за один раз охватить невозможно. Бывает полезным просто подумать над каким-то эпизодом, устанавливая, каким другим фрагментам он корреспондирует. Может быть, когда-то приятно пройти длинной анфиладой дворцовых зал, а в другой раз свернуть в боковые переходы, чтобы полюбоваться главным фасадом из окон… Важно только не придавать универсального значения отдельным впечатлениям; необходимо накапливать их, соразмеряя и соотнося их с ощущением целого.

Целостность «Отрывков…» как фрагмента более ощутима, чем целостность примечаний. Связь «Отрывков…» с главами романа (кроме фабульного значения) менее ощутима, чем связь примечаний. Тем не менее и примечания обладают целостностью, и «Отрывки…» — глубинной связью с текстом, что позволяет им стать заключительными страницами романа. Но для того, чтобы убедиться в этом, необходимо прежде рассмотреть композиционную структуру основного текста.

Линейная композиция

Итоговая композиция «Евгения Онегина» в составе восьми глав, без разделения на части, более свободна от регламентации, но, как ни парадоксально, реализовала оба принципа композиционной структуры — и парной симметрии и тройственного членения, — которые обдумывались поэтом в процессе творческих поисков.

Закон парности систематично действует в «Евгении Онегине», начинаясь с разнообразного композиционного ритма и венчаясь обратной, или зеркальной, симметрией ряда описательных картин и, что особенно важно, основных сюжетных эпизодов (письма и в «очередь» объяснения героев).