Непосредственный человек

Перед тем как я отправился к декану, меня посетил Илиона. Все выходные его не оставляли мысли о кафедре, признался он, и чем больше он думал, тем меньше смысла видел в нашем прискорбном положении. «Мы же все разумные люди», — сказал он. («Кто? — не удержался я. — Назовите мне хотя бы одного разумного человека на всей кафедре».) Но более всего Илиону тревожило, разумеется, не прискорбное положение кафедры, а его собственное. За выходные он как следует обдумал свое опрометчивое выступление на последнем собрании, когда он умолял нас не только вычеркнуть всех мужчин-кандидатов на должность заведующего, но и проголосовать против него самого, когда в следующем году он подаст на постоянный контракт. И не то чтобы он опасался, что его просьбу воспримут всерьез. Как он объяснил Джун в те же выходные, его презрение ко всепроникающему сексизму в нашей культуре настолько сильно и глубоко, что он готов быть принесенным в жертву во имя гендерного равенства. Но ему бы не хотелось, чтобы его позиция была неправильно понята или неверно транслирована. Вдруг в пересказе это прозвучало так, словно он просто не хочет получать постоянный контракт? Что, если его глубочайшая вера была воспринята как личная неудовлетворенность, — к его ужасу, именно так поняла его слова сама Джун.

Итак, он просит заведующего кафедрой учесть, что, будучи белым мужчиной, он не уверен, что заслуживает постоянного контракта, но желать его — безусловно желает. По правде говоря, он всерьез подумывает о покупке дома в Аллегени-Уэллс. Риелтор все еще уверяет, что сейчас самое время покупать, и в этом его Джун поддерживает. Проблема в том, как хотя бы смотреть дома, как думать о будущем в подобном климате раздора и антагонизма? Взять хотя бы сегодняшнее собрание. Ведь непременно запомнится, как именно он проголосовал. Он еще не решил, как проголосовать, и просит меня это учесть, но заведомо знает, что в любом случае приобретет новых врагов. С этим Джун опять-таки согласна. Как я поступал в такой ситуации, хотел бы он знать. «Так трудно быть моральным», — ныл он.

Если бы Уильям Генри Деверо Младший был более честным человеком, он бы признался юному коллеге: как бы тот ни проголосовал, уважения к нему не прибавится. Но вместо этого я посоветовал Илионе слушаться своего риелтора. Сказал ему, что я уверен: он получит постоянный контракт, он еще и завкафедрой сделается, — я и в самом деле так думал. Если он и заподозрил в моих словах скрытое оскорбление, то никак этого не обнаружил.

Секретарша Джейкоба Роуза, Марджори Браунлоу, проработала в университете дольше, чем все, кого я знал. Прежде она была на английской кафедре и последовала за Джейкобом, когда тот стал деканом гуманитарного факультета. С тех пор ей предлагали с полдесятка мест в администрации, но она отказывалась из верности Джейкобу, как я всегда предполагал, или же из презрения к новому режиму Дикки Поупа.

В эту часть кампуса я попадал редко и при виде Марджори вдруг припомнил то, о чем, к своему удивлению, успел забыть: в конце ноября она позвонила мне и спросила, нет ли возможности ей вернуться на кафедру. Если Рейчел соберется уходить, буду ли я иметь ее в виду? Я заверил Марджори, что если Рейчел когда-нибудь подаст заявление, я тут же наберу ее номер, но пока что, насколько мне известно, Рейчел вполне довольна своей работой, несмотря на такого босса, как я. «Ты это хотела обсудить?» — спросил я ее тогда. «Да, именно, — ответила Марджори. — Хотела бы, но не могу. Ни слова Джейкобу, Хэнк. Обещай мне!» И я пообещал и сдержал свое слово в той самой манере, в какой я, как упрекает меня Лили, всегда исполняю подобные обещания, — попросту забываю то, о чем меня просят никому не рассказывать.

Но при виде Марджори разговор всплыл в моей памяти и вместе с ним — подозрение: о том, что происходит или вот-вот произойдет в университете (что бы это ни было), Марджори была осведомлена еще осенью. Секретарши деканов обычно знают всю подноготную, и только гендерные и сословные предрассудки мешают заведующим кафедрами обращаться напрямую к секретаршам, в обход начальства.

— Марджори! — с порога позвал я. — Скажи мне все, ничего не скрывай. Я выдержу.

Марджори достаточно долго работает в университете (в том числе достаточно долго общается со мной), и ее трудно смутить, но это нахальное приветствие подействовало на нее как мощный хук левой. Она внимательно и критически оглядела меня и сказала:

— Ты хромаешь.