Непостижимая ночь, неразгаданный день

Она не заметила, что старик подошел к ней. Он был совсем невысокий, даже ниже самой Аями, и выглядел настолько пожилым, что трудно было угадать его настоящий возраст. В выставочном зале работал кондиционер, а на улице стояла настоящая жара, но старик почему-то был одет в серое шерстяное пальто с длинными широкими рукавами. Швы на залатанном пальто кое-где разошлись, обрывки истончившихся от времени нитей создавали ощущение небрежности. Выцветшие тонкие седые волосы, сутулая, как у горбуна, спина, понурая шея и усталые глаза за бликующими очками делали его похожим на старого козла, у которого текли слезы при виде топора мясника. Темные непрозрачные зрачки были самой древней частью его тела. Он судорожно моргал, как будто не верил, что все еще может видеть окружающий мир. Каждый раз, когда он это делал, его глазные яблоки становились все старше.

Старик сел рядом с Аями, и они вместе стали рассматривать картину на стене.

– Вам нравится эта фотография? – спросил старик тонким блеющим голосом.

– В ней есть что-то особенное, – ответила Аями. – Никогда бы не подумала, что разбившийся автобус может стать произведением искусства.

– Люди обычно не замечают эту фотографию, но вы сразу обратили внимание на разбитый автобус! – он довольно улыбнулся уголками губ.

– Она называется «Белый автобус», – ответила Аями так, будто объясняла старику нечто очевидное.

– Удивительно, но большинство людей в первую очередь обращают внимание на гигантскую эстакаду и привокзальную площадь, на статую генерала, стоящего на высоком каменном постаменте, и густую, мрачную пустоту. Автобус ведь маленький, не бросается в глаза в самом углу. Все думают, что это обычный пейзаж ночного города. К тому же на фотографии автобус уже не белый.

Этот снимок сделан ночью, на пустой привокзальной площади. Статуя на высоком каменном постаменте отбрасывает длинную черную тень. Ее каменная рука поднята так, будто генерал произносил речь перед невидимой толпой. Фотография сделана в центре города, однако, как ни странно, все фонари выключены, магазины в пассажах вокруг площади уже погрузились во тьму, вокруг ни одного автомобиля с горящими фарами. Мимо площади, над которой тяжелой массой нависло черное историческое здание, проходила эстакада, за которой виднелись очертания высотных зданий, наслаивающиеся друг на друга, как гигантские надгробные плиты, возвышающиеся над могилой исполина под названием город.

– Может быть, вы тогда были слишком маленькой, чтобы помнить…

Старик заговорил, закашлялся и рукавом пальто вытер желтоватые капельки слюны в уголках рта.

– В ту ночь проходили плановые отключения электроэнергии. После полуночи не только массово отключали освещение по всему городу, но и жестко контролировали передвижение по городу на автомобилях.

Все знали об этом и поговаривали, что… в тот день вражеские истребители могли начать атаку с воздуха. Отвратительные, назойливые слухи, которые распространяло само правительство.

– Эта фотография времен войны? – спросила Аями.

– Не совсем. Я, конечно, отношусь к тому поколению, которое пережило корейскую войну… Но этот снимок был сделан более двадцати лет назад, в то время войны не было, по крайней мере, насколько мне известно.

Старик подавился и громко закашлял. Он заговорил тонким приглушенным голосом, как будто его гортань была забита ватой, и указал в самый угол фотографии:

– Вот, смотрите, здесь разбился автобус.

Объектив фотоаппарата заснял сцену, где вдалеке, под эстакадой, лежал автобус, казавшийся крошечным на таком расстоянии. Протараненное ограждение на трассе было разломано, на дороге лежал перевернутый, почти разбитый вдребезги автобус с оторвавшейся наполовину крышей. Увидеть место аварии на фотографии было сложно, потому что оно был скрыто тенями от опор моста, но, что немаловажно, автобус был слишком далеко от фотографа и занимал совсем крошечную часть в углу за пределами фокуса объектива. Сложно было сразу осознать, что именно на том месте произошла авария.